Все лежит на поверхности. Все — просто спутавшиеся условности, в которые мы хотим верить, чтобы подавить страх перед тем, что это лишь поверхность. Патриотизм — это иллюзия. Любовь — это иллюзия. Смерть — это иллюзия. Знание — это иллюзия.
Человеческая природа так долго была облачена в условности, что они просто приросли к ней. Теперь, в девятнадцатом веке, невозможно уже сказать, где кончается одежда условностей и где начинается естественный человек. Наши добродетели привиты нам как некие признаки «умения себя держать». Наши пороки — это пороки, признанные нашим временем и кругом. Религия, как готовое платье, висит у нашей колыбели, и любящие руки торопятся надеть ее на нас и застегнуть на все пуговицы. Мы с трудом приобретаем необходимые вкусы, а надлежащие чувства выучиваем наизусть. Ценой бесконечных страданий мы научаемся любить виски и сигары, высокое искусство и классическую музыку. В один период времени мы восхищаемся Байроном и пьем сладкое шампанское; двадцать лет спустя входит в моду предпочитать Шелли и сухое шампанское. В школе мы учим, что Шекспир — великий поэт, а Венера Медицейская — прекрасная статуя, и вот до конца дней своих мы продолжаем говорить, что величайшим поэтом считаем Шекспира и что нет в мире статуи, прекрасней Венеры Медицейской. Если мы родились французами, то обожаем свою мать. Если мы англичане, то любим собак и добродетель. Смерть близкого родственника мы оплакиваем в течение двенадцати месяцев, но о троюродном брате грустим только три месяца. Порядочному человеку полагается иметь свои определенные положительные качества, которые он должен совершенствовать, и свои определенные пороки, в которых он должен раскаиваться.
— Нам нужно продержаться до конца ужина. Попытайся не сболтнуть чего-то такого... Ну, ты понимаешь...
— Такого, что я обычно говорю?
— Именно.
... есть обстоятельства, в которых я отказываюсь считаться с глупыми условностями.
Неважно какого цвета кошка, если она ловит мышей.
Серьёзные денежные реки, попетляв по Среднерусской возвышенности, заворачивали к чёрным дырам, о которых не принято было говорить в хорошем обществе по причинам, о которых тоже не принято было говорить в хорошем обществе. Стёпин бизнес в число этих чёрных дыр не попал по причинам, о которых в хорошем обществе говорить было не принято, так что Стёпа постепенно начинал ненавидеть это хорошее общество, где всем всё ясно, но ни о чём нельзя сказать вслух. Он даже переставал иногда понимать, что, собственно говоря, в этом обществе такого хорошего.
Есть великая сила в ужасном и мелкое безобразие в красивом.
— Должен признаться — ничто меня так не радует, как их [Томакс и Скамот] беспомощность.
— Сколько времени нужно, чтобы контроль сознания стал постоянным.
— Терпение. Манипуляция разумом — и без того неточная наука. Для начала надо следить, чтобы эти «двое из ларца» не клевали носом и продолжали свой гипноз. Далее — конвертируем его в сигнал для передачи на спутник. И только потом — трансляция на все заготовленные для этого устройства. С учётом особенностей нервной системы каждого подконтрольного нам субъекта, разумеется.
— А конкретнее?
— Ещё 20 минут и 13 секунд.
— У Командира большие надежды на этот проект. Как только мы получим контроль над каждым гостем на саммите, для «Кобры» откроется доступ ко всей спутниковой коммуникации на планете.
— И мы сможем промыть мозги всему миру! Тотальный контроль! Вот это я понимаю «наука»!