Диана Гэблдон. Путешественница. Книга 2. В плену стихий

Врачи по роду своей работы часто утопают в горе и отчаянии, не надеясь уже помочь ни одному больному выкарабкаться и сгорая от нервного напряжения и истощения сил. Но мне почему-то в такие дни хватало какой-то мелочи — сценки за окошком, проишествия за дверью, чьего-нибудь лица, — чтобы успокоиться и вновь вернуть себе надежду, впрочем, это случалось всегда неожиданно.

Пятнадцатилетняя взбалмошная девчушка дожала всех — и Джейми, отступившего перед ее упорством, и мать, вынужденную признать ее выбор, и официальные органы вкупе со священником. Позади, на расстоянии трех тысяч миль, остались мать и дом, но позади остались и страхи, сомнения и лишения, причем страхи как чужие, так собственные. «Я хочу его», — назло всем заявила Марсали и добилась своего.
Глаза ее сияли, как сияли и глаза Фергюса. Мне хотелось плакать, глядя на них.
«Я хочу его».
Выходя за Джейми, я не говорила этих слов. Тогда я его не хотела. А после трижды повторила, что хочу своего мужа, Джейми Фрейзера, на Крэг-на-Дуне и в Лаллиброхе.
«Я хочу его».
И я хотела быть счастливой со своим мужем, и, чего греха таить: я была счастлива с ним и желала только одного — чтобы это длилось как можно дольше.
Джейми послал мне взгляд темно-голубых ласкающих глаз, похожих на теплое и многообещающее рассветное море.
— Что у тебя на уме, mo chridhe? — послышался его низкий ласковый голос, и я почувствовала объятия.
Слезы уже были на моих ресницах, и я не смогла скрыть их.
— Что трижды сказанное есть правда.

О, кто сей несчастный, в железа забит,
Что стонет, грозит, кандалами звенит?
За что он закован — законный вопрос:
Неужто и впрямь из-за цвета волос.

Джеми опустил руку с париком и вскинул бровь. Мое отражение в зеркале улыбнулось ему и продолжило:

«О да, этот цвет — всем позорам позор,
Господняя кара — подобный колор!
Повесить иль заживо шкуру содрать —
Вот так мы злодея должны наказать».

— Англичаночка, сдается мне, ты лекарь. А ты никак поэтом заделалась?

— И ты не указывай мне! Я сама решу, как с ним говорить! И вообще, я говорю так, как он заслуживает.
— Нет, он не заслуживает!
Марсали хотела было парировать, но осеклась. В свои тридцать Фергюс был не намного выше ее, но в его словах слышалась какая-то внутренняя сила, заставлявшая в критические моменты прислушиваться к его советам, превращавшимся тогда в распоряжения. Благодаря этому он выглядел сильнее и значительнее.

Мне казалось, что проявления морской болезни сгладятся, если Джейми не сможет видеть движение линии горизонта, смещающейся из-за качки, но, к сожалению, моим надеждам не суждено было сбыться.
— Господи, снова? — забормотал Фергюс, лежа на койке и опираясь на локоть. Была глубокая ночь, но Джейми было все так же плохо. — Он ведь целый день просидел на одной воде! Разве так бывает?
— Раньше я тоже думала, что так не бывает.

— Хорошие новости: капитан сказал, что завтра море утихнет, — я обнадежила мужа.
— Угу. Может быть. Но я уже умру. Скорее бы, намучился.
— Знаешь, думаю, что ты ошибаешься. То есть ты, конечно, намучился, но и не умираешь! Кстати говоря, я не знаю случаев, когда бы умирали от морской болезни. Но если что, ты будешь первым.

— Моя ошибаться. Дзей-ми не быть крыса, не быть дракон, Дзей-ми быть бык. Год Быка.
— Ну надо же. Прямо в точку попал.
Могучие широкие плечи рыжая голова были наклонены, чтобы лучше противостоять ветру.
— Да, ты прав. Он упрям, как бык.

Припомнились строки Хаусмана:

Остановись у могильной плиты.
Он для нашего мира потерян.
Но помни: что тот, кому дорога ты,
Слову всегда был верен.

Впервые я увидела еще одну роль, которую Джейми играл в обществе, роль, которую я, по понятные причинам, не могла видеть, — роль строгого шотландского папочки. Возлюбленный и муж в его исполнении были на порядок мягче, дядюшка и брат не так суровы, даже лэрд и воин уступали в непоколебимости.
Хорошо, что ни Бри, ни Родни не ощутили на себе его тяжелый угрюмый взгляд! Впервые мне с облегчением подумалось, что Брианне очень повезло с тем, что её настоящий отец не смог принимать участие в процессе её воспитания, иначе бы ухажерам несдобровать. Ни один юноша на пушечный выстрел не смог бы приблизиться к ней.

— Наши женщины нуждаются в мужчинах, конечно. Но они могут выбирать и с удовольствием делают это. Они выходят замуж за того, кого любят, а не за того, кого им предложили или принудили.
Джейми немного расслабился, но все же напомнил:
— Ты была вынуждена выйти за меня.
— Да, но вернуться меня никто не принуждал. Я вернулась к тебе, потому что это мой выбор — быть с тобой и любить тебя, свободный выбор свободной женщины. Я могла бы остаться в своем времени, там, где были все удобства и горячая ванна, там, где были мои друзья и дочь, там, где я хорошо зарабатывала и была уважаема в обществе. Но ты нужен мне, потому я вернулась.
Лаская своего мужа, я чувствовала, что он уже успокоился.
— Я знал это, англичаночка.

— Заставят служить на «Дельфине». Они станут моряками военно-морского флота, и, возможно, их не захотят отпустить по прибытии в порт, — изрек капитан Рейнс.
— Какое, черт побери, они имеют право забирать наших людей вот так, где ни попадя? Неужели можно заставить моряка сделаться военным, если он того не хочет и служит на гражданском или торговом судне? — вскипел Джейми.

— Миссис Фрейзер, вы когда-нибудь пили сангрию?
«Да» на моих устах сменилось вопросом:
— Н-нет, а что это?
Сангрию мне доводилось пить не раз на разнообразных вечеринках и посиделках как на факультете, так и в госпитале — в шестидесятые годы двадцатого века ее знали как вкусный напиток и любили, но ведь я была миссис Фрейзер из шотландии, где яввно не знали, что это и из чего ее делают, а часто не имели возиожности приобрести дорогие цитрусовые, входившие в ее состав.

— Ух ты, — пробежала я по ней пальцами. — Голова рыжая, а борода седая. Стареешь, Джейми!
— Да? Нашла чему удивляться. Дивись лучше тому, что я за этот месяц не побелел как лунь.

Второй слуга держал руки девушки, пока первый достаточно раскалил клейма и прижал их к верхней части ее правой груди. Бедняжка возопила. На ее крик обернулись несколько человек, но торговля продолжилась. на груди девушки остались две литеры «Х. Б.».
Так мне довелось увидеть жестокий и бесчеловечный обряд клеймения.