— И почему это, скажите на милость, люди, словно специально, производят туалетную бумагу, похожую больше на фольгу?
— Сердца наших людей тверды как камень, — насмешливо подхватил Роджер. — Ну а зады — из нержавеющей стали. Думаю, это способствует формированию национального характера.
— В таком случае, наверное, шотландцы вообще лишены нервных окончаний, — со смехом добавила Клэр. — У людей, способных скакать верхом в килтах, кожа на задах не уступает по прочности той, из которой делают седла!

— Казалось бы, лучший свидетель истории — человек. Мужчина... или женщина, — легкий кивок в сторону хорошенькой блондинки, — которые жили в ту или иную эпоху, верно?
— Что ж, может быть. В конечном счете это ведь вполне в характере человека — приукрашивать описываемые им события и предметы, если он будет знать, что писания его прочтут. Люди пытаются сконцентрироваться на вещах, которые считают важными. И довольно часто приукрашивают их для публичного пользования. Попробуйте отыскать летописца, который бы с равным усердием описывал королевское шествие и то, как он ночью садится на горшок.

На миг ему удалось высвободиться из цепких рук Аннализы, и он шепнул мне на ухо:
— Если найду тебя в одном из этих альковов, англичаночка, мужчина, с которым ты там будешь, считай, покойник. А что касается тебя...
Рука его бессознательно потянулась к шпаге, висевшей на поясе.
— О нет, не выйдет, — возразила я. — Ты ведь на своем кинжале поклялся, что никогда больше не будешь меня бить. Какова же тогда цена твоим клятвам, а?
Он через силу усмехнулся:
— Нет. Бить я тебя не буду, во всяком случае — не так, как бы мне хотелось.

— Дамы прозвали этого человека Сосиской, — заметила я. — Интересно почему?
— Мм? А, ну да, Сосиска. Наверное, за длинный член, который он никак не может удержать в панталонах. Не пропускает никого. Гоняется за дамами, лакеями, куртизанками, пажами. Ходят слухи, что не брезгует даже маленькими собачками, — добавил он, глядя вслед удаляющемуся камзолу цвета морской волны.
К обладателю его приближалась сейчас придворная дама, походившая на сверток белых воланов и кружев, которые она защитным жестом придерживала на пышной груди.
— О, это опасно! Сам бы я никогда не решился приблизиться к этой тявкающей болонке.
— Не рискнул бы своим членом? — шутливо спросила я. — Кстати, слышала, как эту деталь вашего организма иногда называют Питером. А янки по каким-то известным только им причинам — Диком. Как-то раз я обозвала одного пациента, который меня все время поддразнивал, Умным Диком, так у бедняги от смеха чуть швы не разошлись.

— Кровь от крови, — прошептал он, — и плоть от плоти. Ты носишь меня в себе, англичаночка, и ты не можешь, не в силах оставить меня, что бы ни случилось. ты моя, вся и навсегда, хочешь ты того или нет, хочешь ли ты меня или нет! Моя, и никуда я тебя не отпущу.
— Да... — тихо пробормотала я. — И ты меня не остановишь тоже.
— Нет. — он улыбнулся. — Поскольку уж придется держать эту клятву до конца, до самого последнего ее слова.

— Джейми! Ты что, хочешь сказать, что не возражаешь, если я пойду в «Обитель ангелов»?
— Сам не знаю, что именно я хочу сказать. Но думаю, что не возражаю. Уж лучше работать в больнице, чем проводить время у Луизы де ла Тур. Полагаю, что на свете есть худшие вещи, чем общение с нищими и преступниками. Уж по крайней мере, вряд ли ты явишься оттуда с выщипанным причинным местом.
— На этот счет можешь быть спокоен.

— Многие палаты переполнены, больные лежат по двое-трое в одной кровати, что, конечно, ужасно, но... Хочешь кусочек? — спросила я. — Очень вкусно!
Он взглянул на кусок пирожного, который я протягивала ему.
— Если ты хотя бы на время перестанешь расписывать гангренозные нагноения под ногтями, то, пожалуй, съем.
Лишь с запозданием я заметила, как побледнели у него щеки и ноздри слегка дрожат.