Габриэль Витткоп — цитаты из книг автора

Кому-то из них стало плохо в воде, другой захотел помочь. Да... утопающий тянет за собой... как будто нарочно, чтобы не умирать в одиночку...

Забыл ли я? Забвение — это бесчувствие, это глупость души и тела — забыл ли я, что каждый раз влюбляюсь без оглядки?

... я был несказанно счастлив. Несказанно, однако не совершенно, ибо для меня радость не существует без грусти от сознания её эфемерности, и всякое счастье носит в себе зерно своего конца.

Стыд — это липкая, пылающая смола, горящее гудроновое покрытие, что пристает к плоти.

Мир — это объемная декорация, барочный гризайль, изобилующий переодетыми персонажами.

Когда жалость нестерпимо мучает меня, что остается мне, как не кидать камни в тех, кто ее вызвал?

Любовь с ней отмечена каким-то спокойствием.

Всякая возможность беспрестанно умножается в геометрической прогрессии, всякое событие варьируется бесчисленное количество раз. Сочетания, приспособления, подлаживания событий друг под друга рождаются одно из другого, как пальмовые ветви, как гроздья фейерверков, как взрывы неведомых галактик, они, может быть, и есть Вечность.

Кончина: слово заслуживает более пристального рассмотрения, на полпути между лицемерием словаря и своим глубоким смыслом.

Некрофилическая любовь — единственная чистая и бескорыстная, ибо даже большая белая роза amor intellectualis ждет для себя награды в ответ. Напротив, любовь некрофила всегда безответна, и тот дар, который он приносит своему предмету, не может вызвать встречного порыва.

Именно здесь, в Неаполе, в тиши своей виллы, Тит Петроний Арбитр, важный вельможа и великий поэт, опороченный, приказал своему врачу вскрыть ему вены. Окруженный наложницами и греческими рабами, скользившими языком по его деснам, гладившими его кудри, разглаженные банным паром, он видел, как гаснут их взгляды за пеленой, потому что его собственный взгляд угасал, как светильник. Он слышал, как их голоса доносятся с другой планеты, ибо сам он уже покидал землю. В их объятиях у него, несомненно, было время познать меру своего одиночества. Простертый под сладостью их улыбок, он чувствовал, как руки наложниц смыкаются на его члене, уже недвижном, и единственная сила, исходившая из него, собралась в алом коралле, расцветавшим под его запястьем в серебряной лохани. Он чувствовал, как пустота растекается по венам, ночь проникает в плоть, от проткнутых мочек ушей до длинных пальцев, унизанных перстнями, а танцовщицы прилипали к нему своими раковинами, словно к кораблю, и руки эфебов ласкали его тайные места. Плавая в ванне, точно в околоплодных водах, Тит Петроний Арбитр понимал, что жизнь уходит от него так же незаметно, как она пришла.

Именно так надо умирать.

Он всегда искал любовь... Он преследовал ее в оксфордские годы, травил в клубах Гонконга, загонял до самого Нью-Йорка между грузовиками мясников на Перри-стрит, истекавшими спермой и кровью. Он искал ее в музеях, туалетах, на вокзалах, в аэропортах, кафе и даже в церквях, на которые наведены прожекторы. Порой он искал ее в зеркалах. Он верил, что нашел ее, вместе с тем зная, что не нашел: лицо, угадываемое в тумане, всегда одинаковое и никогда не похожее, ускользающее, неизменное под своими масками и даже искаженное, замаранное, оскверненное, смещенное, искромсанное, изуродованное, гримасничающее, залитое слезами, неуловимое, вездесущее. Любовь.

Тиканье маятников, потрескивание половиц приобрели особую значительность, как всегда в присутствии Смерти. Смерть — великий математик, потому что она сообщает точное значение данным задачи.

Мои ангелы превращаются в радугу. Как они прекрасны! Их союз — Trionfo della Morte.

Я хотел жить и хотел умереть, но не могу ни умереть, ни жить. Это ли не Гефсиманский сад?