Мигель Грейс — цитаты из книг автора

Мы бы только добились новой дурацкой революции. А значит, снова погибли бы люди, и непрерывная цепь продолжит быть непрерывной. Нет, мне непонятна политика и повернутые на ней люди, клянусь. Отдать жизнь за ноты, написанные от руки, за альбом с детскими рисунками и за бога в своей грудной клетке, но никак не за жирного, потного упыря в отглаженном костюме. Тупая жажда какой-то победы. Про нее даже говорить лень, еще хуже раздумывать и взвешивать… … К чему эта победа.

Только сейчас вдруг дошло, что через полторы недели настанет весна. А к весне всегда все неимоверно сказочно, это можете спросить у любого шизофреника.

Она сказала, что больше не приедет, пока не выздоровлю. Женщины всегда так поступают. Ты хочешь положить ей голову на колени и почувствовать себя раненым, но не лишенным мужества, а они делают ноги. Быть может, они просто не могут смотреть на наши «мучения», с их-то болевым порогом.

Но вот настал ветер перемен. Не хороших и не плохих, скорее, ненормальных. А ненормальность не всегда плохая
или хорошая. Только когда окончательно спятишь, поймешь, добро там или зло.

Еще недолюбливаю Интернет, в частности, социальные сети. Когда я пытаюсь удалиться оттуда, то понимаю, что есть люди, которым я небезразличен. Конечно, это все бред собачий. И, само собой, ты им всем безразличен, но эти поганые сети внушают тебе, что вроде как у тебя немало друзей, ты очень остроумен и ты всегда в центре внимания. Я не люблю быть в центре внимания, но, когда, уставший, вечером заходишь в сеть, а там тебе пишут или песенки кидают на стену, вроде как приятно. Хотя это скопище тех еще лицемеров, и я непременно оттуда свалю.

Творческий человек — это человек, одолеваемый страстями, ведущий борьбу как в себе, так и вокруг себя. Он хочет изменить мир, но не меняет лишь потому, что сомневается или занят чем-то поважнее.

Может быть, в этом и есть главная трагедия нашего поколения — слишком много этой дешевой радости. Так много радости, что хочется разреветься.

И мы заулыбались. Так улыбаются не то чтобы влюблённые, а скорее «не отрицающие существование любви».

Жизнь — совершенство непостоянности.

У нас ничто не делилось на настоящее и вымышленное, всё было фантастически цельным, и Я был уверен, что, если жизнь — всего лишь кино, мы — самые главные его герои.

Родители отдают свою дочку в балетную школу, чтобы она выросла стройной и грациозной как лань, а девочка тайком мечтает летать на аэроплане и фотографировать пигмеев. Такое может быть.
Или мальчика отдают в военную школу, чтобы он стал военным, как его отец, а он панически не любит людей, войну и идеи своих родителей. Он оканчивает школу, но не становится военным, а устраивается егерем, строит дом в лесу, селится там с собакой, жарит мясо и смотрит в окно.

Именно тогда Я и понял, что все влюблённо-брошенные ужасаются не одиночества, а приобретённого количества времени, о существовании которого никто ранее не подозревал.

... но, если говорить с глазу на глаз, Художниками рождаются. Это дело в твоем мышлении; в том, как ты разглядел в стволе яблони — горгулий… как разложил ничем не приметную историю зажравшимся донаторам; смена взглядов, отрицание, ведущее к вере, — от мозга до тазобедренных костей. Это когда твои постоянные сопоставления врастают в нервный тик. И если тебе нужно лето, чтобы бежать по полю реактивным самолетом, а зимний вечер — для дневника и сигареты, мысли вслух — уже не идиотизм, а любовь — культовый брелок на твоих ключах, то ты Художник. И единственное, что тебе осталось, — научиться рисовать. Хотя это все можно опровергнуть или вовсе не читать.

Порой думаешь, что без тебя и мир не тот, а стоит откинуться, как кто-то непременно станет целоваться на закате с вдумчивой мулаткой или рубиться в покер, смеясь как одержимый.
Вот уж гнусность.