Под воздействием стресса лобная кора удерживает нас в автоматическом режиме: мы застреваем в ежедневной рутине, двигаемся по наезженной колее, действуем по привычке.
Стресс нарушает нормальное действие и других функций коры. Снижается, в частности, кратковременная память. В одном из исследований здоровым участникам эксперимента в течение продолжительного времени вводили глюкокортикоиды, и в итоге кратковременная память снизилась до уровня, наблюдаемого при повреждениях лобной коры. Чтобы привести к такому результату, глюкокортикоиды, во-первых, настолько усиливают выделение норадреналина, что вместо сосредоточенности на задаче в голове получается куриный переполох, а во-вторых, активируют сигнальный путь от миндалины к ПФК. Стресс рассинхронизирует активацию различных корковых участков, что снижает способность переключать внимание между задачами. Под воздействием стресса лобная кора удерживает нас в автоматическом режиме: мы застреваем в ежедневной рутине, двигаемся по наезженной колее, действуем по привычке.
<...> нельзя говорить, что поведение есть результат действия определенного гена, определенного гормона или определенной детской травмы, потому что одно объяснение автоматически указывает и на все остальные. Нет обособленных дисциплин.
Нет никакого деления по дисциплинам. Каждое поведение сформировано совместными действиями всех предшествующих биологических факторов и, в свою очередь, само станет биологическим фактором, влияющим на последующие события. Таким образом, нельзя говорить, что поведение есть результат действия определенного гена, определенного гормона или определенной детской травмы, потому что одно объяснение автоматически указывает и на все остальные. Нет обособленных дисциплин. «Нейробиологическое», «генетическое» или «психологическое» объяснения суть не более чем удобный прием, своего рода проход в многоарочный, многофакторный холл с какой-то одной стороны, короткий односторонний взгляд на целое явление.
Полное отсутствие стресса рождает скуку. Слабый, проходящий стресс прекрасен: в ответ на него активируются различные функции мозга, а уровень глюкокортикоидов таков, что выделение дофамина усиливается; крысы стараются, нажимают на рычаг, чтобы получить это выверенное количество глюкокортикоидов. Но если стресс становится сильнее и продолжительнее, то все эти положительные эффекты исчезают (нужно, конечно, учитывать колоссальные индивидуальные различия при переходе от стимулирующего стресса к гиперстимуляции: что для одного кошмар, для другого хобби)
Убегать от льва или годами маяться в транспортных пробках не очень приятно. И это совершенно не похоже на стресс, который доставляет удовольствие 239 . Нам нравится слабый, кратковременный стресс, происходящий в благоприятных условиях. Покатайтесь на карусели, и у вас в худшем случае закружится голова, но ведь не слетит вовсе; на карусель вы садитесь на три минуты, а не на три дня. И такой стресс нам в удовольствие, за таким мы охотимся, за такой платим деньги. Как мы называем стресс подобного рода? Вовлеченностью, заинтересованностью, преодолением. Стимуляцией. Игрой. Суть психологического стресса – потеря контроля и предсказуемости. Но в комфортной ситуации мы с готовностью отставляем в сторону контроль и предсказуемость, чтобы окунуться в неизвестность: испытать вихрь скоростного аттракциона, узнать новые повороты сюжета, изумиться перипетиям партии в гольф или сделать неожиданный шахматный ход.
Мобилизация энергии при беге на короткие дистанции спасает жизнь. Но что если придется прибегать к тому же инструменту, т. е. обращаться за дополнительной энергией в хроническом порядке, в течение 30 лет подряд преодолевая стресс при выплате ипотеки? Тогда вы, например, рискуете заработать множество связанных с нарушениями метаболизма болячек, диабет зрелого возраста и т. д
Свобода воли – это иллюзия.
Стыд – это когда все хором скажут «Не хотим, чтобы ты с нами жил», а вина – когда вы сами спросите: «Как мне теперь с собой жить?»
Большинство ученых, включая уже упомянутых авторов, считают стыд результатом внешней, со стороны группы, оценки, а вину – итогом внутренней оценки самого себя. Стыд требует аудитории, он связан с понятием чести. Вина же свойственна культурам с акцентом на частную жизнь, и здесь играет роль совесть. Стыд – это негативная оценка всей человеческой личности, вина, напротив, относится только к действию, поэтому можно одновременно ненавидеть грех и любить грешника. Чтобы надежно пристыдить человека, необходимо однородное общество конформистов. Действенность чувства вины требует уважения к закону. Испытывающему чувство стыда присуще желание спрятаться; чувство же вины вызывает порыв исправить промах. Стыд – это когда все хором скажут «Не хотим, чтобы ты с нами жил», а вина – когда вы сами спросите: «Как мне теперь с собой жить?»
И последнее, весьма печальное замечание. Как мы видели, у крысы после удара током возникает стресс-реакция. Но если дать возможность этой крысе от души покусать соседку, то стресс-реакция снижается. У павианов то же самое: самый надежный способ для особи низкого ранга снизить выделение глюкокортикоидов – это перенести агрессию на кого-то, кто еще ниже по рангу. Нечто подобное наблюдается и у нас: есть и отчаянная классовая борьба, когда бедные бьют богатых, но в основном беднота грызется с беднотой.
Если бы нас по-умному спроектировали, то при увеличении потребления наши желания снижались бы. Но наша человеческая трагедия как раз в том, что чем больше нам дают, тем больше мы желаем. Ещё больше, ещё быстрее, ещё сильнее... И то, что вчера неожиданно доставило нам удовольствие, сегодня уже покажется само собой разумеющимся, а завтра и этого будет мало.
В те минуты, когда мы принимаем решения, порой важнейшие в нашей жизни, мы не являемся теми рациональными, независимыми мыслителями, каковыми хотели бы себя мнить.
Себя мы судим по внутренним намерениям, а других – по действиям. <...> Чужие совершают проступок просто потому, что они плохие, а Свои – потому, что обстоятельства так сложились.
Самопотакание отражает и ключевой когнитивный факт: себя мы судим по внутренним намерениям, а других – по действиям. Поэтому рассуждения о собственных прегрешениях включают в себя всю полноту информации о смягчающих обстоятельствах. Тут мы будто бы опять говорим про Своих и Чужих: Чужие совершают проступок просто потому, что они плохие, а Свои – потому, что обстоятельства так сложились; что же касается Меня, то Я – это самое средоточие Своих с самыми глубокими знаниями о внутреннем состоянии. Таким образом, на интеллектуальном уровне у человека не возникает никаких нестыковок или ощущения себя лицемером, и он с готовностью распознает за проступками внутренние душевные порывы. Просто это гораздо легче сделать, если проступок совершен им самим.