Сергей Лукьяненко. Звёзды - холодные игрушки

Память — она всегда плохо горит.

Ибо каждый шаг, каждое слово меняет тех, кто рядом.

Нет, точно, мир сошел с ума. И мне придется спятить — отвечая требованиям моды.

— Меня так зовут. Снег. Дурацкое имя?
— Да нет, почему...
— Родителей, дающих детям имена нарицательные, следует наказывать за хулиганство, — с отвращением сказал парень. — Они говорят, что, когда я родился, всю землю покрыл первый снег. И это было очень красиво.
Помолчав, он задумчиво добавил:
— Хорошо, что в тот день не прорвало канализацию...

Один человек — уже слишком много, чтобы изменить мир. Мир — уже слишком мал, чтобы оставить его в покое. Да и нет для живых безмятежности. Только морю и небу знаком покой.

Утром людям приходят более правильные мысли, чем вечером.

... Ты абсолютно честен и этичен. Ты всегда ставишь общественные ценности над личными. Ты способен вести разговор на любую тему... от влияния эллинской культуры на развитие восточной философии и до технологии кустарной выплавки легированной стали...
... Ты вызываешь у окружающих спонтанную неприязнь. Настолько бессмысленную, что их поведение становится наоборот подчёркнуто дружелюбным. И в то же время это лишает тебя друзей. С идеальными людьми не дружат, им поклоняются.

Должность меняет людей.

Шумел океан. Вечный и одинаковый <...>. Везде и всегда океан был свободным. В него могли лить отраву, в нём могли чертить границы. <...>
А океан жил.
Океан не помнил обид.
Подобно небу, он верил в свободу, подобно небу — не терпел преград...

Звезды — холодные игрушки. Нам не удержать их в руках.

«Не оставляй позади ничего!»
Только как тогда понять, куда надо идти?

В конце старой истории, в начале новой — всегда стоит кто-то, чья роль — принять ответственность. Решить. За всех.
Без права на оправдание. Без надежды на снисхождение...

Я слишком любил тебя. Я боялся признаться. Это очень сложно, решиться на откровенность… особенно когда любишь. Какая разница, в конце концов, какая разница…

Ведь будет становиться всё хуже и хуже. Мы деградируем. Стремительно, бесповоротно. Превращаемся в расу идиотов.

Я никак тебе не могу доказать, что не вру. Никак. Я ведь действительно чужой тебе человек. Чужой по крови. А любовь… ее не измеришь никаким прибором. Не приложишь справку с печатью.

– Сумасшедшая она просто, старуха эта... Вечно здесь толчется – и пристает к космонавтам. С вопросами, «как там на звездах»... «что с нами будет». Больная...
Я посмотрел ему в глаза. Честные глаза, просто совсем молодые. Даже моложе и наивнее моих.
– А может быть она одна нормальная, сержант? – спросил я.