У нас растёт число образованных людей и стремительно уменьшается число культурных. <...> Образование – это часть культуры. Только часть.
— Ну что тебе далась эта Лариска? Хищник-грызун из отряда добытчиков бриллиантов. Чужак, знающий наши пароли! Сейчас на тебя смотреть жалко. Тогда ты был ничтожен. Тогда при ней ты был просто ничтожен.
— Я её любил, — сказал я, — мы спали обнявшись.
- Отошли это наблюдение в журнал «Плэйбой».
Тайна — колчан, в котором любовь держит свои стрелы.
— Бог ты мой! — сказала Елена Владимировна. — Как всё же прекрасно возвращение! Я и не знала, что так скучаю по всему этому!
— Возвращение всегда опасно, — сказал я.
- Чем?
— Ностальгией по прошлому визиту.
Она сняла очки и с интересом направила на меня, именно направила, другого слова нет, глаза, полные ясной бирюзы, которая ещё не полиняла от слёз и не вытерлась о наждак бессонницы. Наверняка она знала убойную силу этого прямого удара.
— В конце концов, — медленно сказала она, — когда зеркало разбито, можно смотреться и в осколки.
Ученый из неясного делает ясное. Поэт и из ясного умудряется сделать неясное.
... Ровно через двадцать четыре часа я стоял у гостиницы «Чегет» в горах Кавказа. Луна всходила из-за пика Андырчи. Перевалившиеся через гребень облака, освещённые луной, были белы, как привидения. Над перевалом Чипер-Азау то и дело открывался из-за облаков фонарь Венеры, окружённый светлым ореолом. На небольшой высоте над горами быстро и молча прошёл искусственный спутник. Ветер бродил по верхушкам сосен, шумела река. В природе был полный порядок. Она никому не изменяла, но и никого не любила.
... машинистке Марине – стиляге и дикой, совершенно фантастической врунихе. Когда она говорила: «Здравствуйте, меня зовут Марина», можно было ничуть не сомневаться, что одно из четырёх слов было враньём.
Надежда есть стремление к обману. Собственно говоря, надежда — это и есть обман.
... Мы едем на троллейбусе № 23. Он останавливается у Столешникова переулка, у магазина «Меха». За окном — распятая шкура волка, черно-бурые лисы, свернувшиеся клубочком, шапки из зайцев, каракуль. Был вечер, и в витрине уже зажгли освещение. «Магазин убитых», — сказала моя дочь. Она не могла простить человечеству ни ружей, ни бомб, ни самой смерти как системы. Потом, когда обе мои бывшие жены разлучили меня с дочерью — одна из высоких и благородных соображений («этот подлец никогда не увидит моей дочери!»), а вторая из-за нестерпимой, болезненной ревности, — я часто приезжал к её детскому саду и, стоя в тени дерева, издали видел, как в смешном строю красных, голубых, розовых шапочек плывёт и её цыплячья шапочка, для защиты от ветра изнутри подбитая шелком. Я чувствовал, что моя дочь скучает без меня. Я это не просто знал, а чувствовал. Нас не разлучали ни километры, ни океаны, ни снега. Нас разлучали страсти, ужасающая жестокость характеров, желание сделать маленького человека, рожденного для добра, орудием злобной мести. Никогда, до самой смерти я не смогу простить этого ни себе, ни обеим этим женщинам, моим бывшим женам, которых я любил и которые клялись мне в вечной любви. <...> «Мне пора на витрину, — думал я, — туда, где распят серый волк над свёрнутой в калачик черно-бурой лисой. В магазин убитых». Так я думал о себе, и это была правда. Я был убит. То, что осталось от меня, было уже другим человеком.
Я не могу тебе сказать — не будь дураком, этот совет уже опоздал. Но я могу тебе сказать — не будь смешным.
— У неё с прошлым её мужем было что-то серьёзное, — сказал Слава. — Что-то типа любви. В таких ситуациям плохо быть вторым. Лучше всего — третьим.
— Это кто же вычислил! — спросил я.
— Я, — ответил Слава. — Да и это очевидно! На второго падает вся ответственность, что он не похож на первого. Или наоборот что похож. Его сравнивают. Он всегда недостаточно хорош. Он не так шлёпает домашними тапочками, как предыдущий. Жуёт с каким-то хрустом (тот жевал, может быть, и более отвратительно, но по-родному). Оба не мыли после себя ванную, но то, что не моет второй, — это раздражает, потому что этим он напоминает первого. И так далее. Далее до развода. Полгода-год мадам живёт в одиночестве, и теперь ей оба кажутся негодяями — первый, который бросил её, и второй, которого бросила она. И здесь, когда тоска достигает апогея, появляется третий. Скромный такой товарищ с едва наметившейся лысинкой. Физик-практик-теоретик, член добровольной народной дружины. Вот он-то и снимет весь урожай с поля, на котором до него добросовестно работали два ударных труженика.
Я многое забыл. Память моя, как рыбацкая сеть, рвалась, оберегая себя, если поднимала со дна слишком тяжелые и мрачные валуны воспоминаний.
Ну, Боря — академик по бабам. От него живьём ещё никто не уходил. Если он свалит её, то привет горячий.
Нет вашей любимой цитаты из "Юрий Иосифович Визбор. Завтрак с видом на Эльбрус"? Добавить цитату