Андрей Петрович Версилов – цитаты персонажа

У великих художников в их поэмах бывают иногда такие больные сцены, которые всю жизнь потом с болью припоминаются, — например, последний монолог Отелло у Шекспира, Евгений у ног Татьяны, или встреча беглого каторжника с ребенком, с девочкой, в холодную ночь, у колодца, в «Отверженных» Виктора Гюго.

Есть больные воспоминания, причиняющие действительную боль; они есть почти у каждого, но только люди их забывают; но случается, что вдруг потом припоминают, даже только какую-нибудь черту, а уж потом отвязаться не могут.

Высший и развитой человек, преследуя высшую мысль, отвлекается иногда совсем от насущного, становится смешон, капризен и холоден, даже просто скажу тебе — глуп, и не только в практической жизни, но, под конец, даже глуп и в своих теориях.

Осчастливить непременно и чем-нибудь хоть одно существо в своей жизни, но только практически, то есть в самом деле, я бы поставил заповедью для всякого развитого человека.

Мое служение идее вовсе не освобождает меня, как нравственно-разумное существо, от обязанности сделать в продолжении моей жизни хоть одного человека счастливым практически.

Я не могу не уважать моего дворянства. У нас создался веками какой-то еще нигде не виданный культурный тип, которого нет в целом мире — тип всемирного боления за всех.

Дворовые и слуги чрезвычайно много разделяли интересов частной, духовной и умственной жизни своих господ в былое время.

Я всегда подозревал, что у тебя игра — не главное дело, а лишь временное уклонение... Ты прав, мой друг, игра — свинство, и к тому же можно проиграться.

И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое.

Пусть всякий подвиг чести, науки и доблести даст у нас право всякому примкнуть к верхнему разряду людей. Таким образом, сословие само собой обращается в собрание лучших людей. Идея чести и просвещения, как завет всякого, кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная?

Когда в государстве господствует главенствующее сословие, всегда крепка земля. Главенствующее сословие всегда имеет свою честь и свое исповедание чести, которое может быть и неправильным, но почти всегда служит связью и крепит землю; полезно нравственно, но более политически. Но терпят рабы, то есть все, не принадлежащие к сословию.

Так как при мироздании со мной не справлялись, то я и оставляю за собой право иметь на этот счет свое мнение.

Любить людей так, как они есть, невозможно. И, однако же, должно. И потому делай им добро, скрепя свои чувства. Переноси от них зло, не сердясь на них по возможности, памятуя, что и ты человек. Люди по природе своей низки и любят любить из страху; не поддавайся на такую любовь.

— Что тебе делать? Прочти десять заповедей: там все это навеки прописано.
— Что я один-то сделаю с вашими десятью заповедями?
— А ты их исполни, несмотря на все твои вопросы и сомнения, и будешь человеком великим.

Я могу чувствовать преудобнешим образом два противоположных чувства в одно и то же время — и уж, конечно, не по моей воле.