— Передайте мсье Дюку, что я это делаю не ради денег.
— Я часто задаю себе вопрос. Зачем мы все это делаем, если не ради денег? Во имя убеждений?
— Мои убеждения, как и всё самое святое, остались в прошлом. Вот во имя этого прошлого...

— Вы, значит, карманник, мон шер? И много Вам удается извлечь из карманов пролетариата?
— Шутите, дядя?
— Ничего! В стране созданы для вас все условия. Голод, разруха! Настоящие люди переживают творческий подъем! Растаскивают музеи, угоняют составы с продовольствием. Не останавливайтесь на достигнутом.

— Боря! У нас к тебе дело. Что бы ты сделал, если бы тебе пришлось бежать отсюда за границу?
— Мне и здесь хорошо.
— Но ты можешь себя представить на месте такого человека?
— Нет.
— Боря! Ты завязал, товарищи это уже поняли. Боря, это серьёзно.

— Я обеспечиваю безопасность. Вы откроете витрину с короной.
— Проще говоря, шеф — наводчик, Вы — на шухере, а я горю, как свеча.

— А Вы тоже... надолго?
— Я цыган, дядя. Я люблю небо… звёзды… ветер… А тут мыши…

— Берём корону сегодня. Ровно в полночь.
— Как насчёт уголовника?
— Чш! Шеф сказал: пусть будет уголовник.
— Когда появится шеф?
— В последний момент.

Нас одурачили, мон шер. Я думаю шеф пришёл не в последний момент.

— Для начала я бы спрятался в катакомбах, потом сел на заграничную посудину и ушёл.
— Есть выходы из катакомб у моря?
— Он спрашивает...
— Много?
— Ты спрашиваешь меня, сколько есть выходов из катакомб у моря? Фима знает пять, я двенадцать, а мой папа, который вон там жарит бички – восемьдесят шесть.

— Кто будешь, дядя?
— Простите, о чём Вы?
— Я говорю, масти какой? Нэпман?
— Произошло чудовищное недоразумение.
— Фармазон.
— Что Вы сказали?
— Я говорю, это надолго.

— Бонжур, дорогой.
— Извольте говорить пароль. Мы здесь не яблоками торгуем, а делаем политику!

— Проще, дорогой. Проще. Где шеф?
— Шеф появится в последний момент. Он законсервирован.
— Законспирирован, Вы хотите сказать?