Перец – цитаты персонажа

Всё равно вы никогда не поймёте, что думать — это не развлечение, а обязанность...

— Я тебя здесь давно жду.
— Я знаю, — сказал он.
— А почему же ты шел мимо?
В самом деле, почему? — подумал он. Наверное, потому, что мне было все равно.
— Мне было все равно, — сказал он.

Но ты знаешь, есть такое мнение, что для того, чтобы шагать вперёд, доброта и честность не так уж и обязательны. Для этого нужны ноги. И башмаки. Можно даже немытые ноги и нечищенные башмаки... Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности, как он был безразличен к этим понятиям до сих пор. Управлению, например, для его правильного функционирования ни честность, ни доброта не нужны. Приятно, желательно, но отнюдь не обязательно. Как латынь для банщика. Как бицепсы для бухгалтера. Как уважение к женщине у Домарощинера... Но всё зависит от того, как понимать прогресс. Можно понимать его так, что появляются эти знаменитые «зато»: алкоголик, зато отличный специалист; распутник, зато отличный проповедник; вор ведь, выжига, но зато какой администратор! Убийца, зато как дисциплинирован и предан... А можно понимать прогресс как превращение всех людей в добрых и честных. И тогда мы доживём когда-нибудь до того времени, когда будут говорить: специалист он, конечно, знающий, но грязный тип, гнать его надо...

Непонятное всегда страшно. Хорошо бы научиться не бояться непонятного, тогда все было бы просто.

Я знаю только, что они способны на любые крайности, на самую крайнюю степень тупости и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки. У них нет только одного: понимания. Они всегда подменяли понимание какими-нибудь суррогатами: верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что это проще всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем понять. Проще плюнуть, чем понять.

— Непонятное всегда страшно. Хорошо бы научиться не бояться непонятного, тогда все было бы просто.
— А по-моему, просто не надо выдумывать <…> Если поменьше выдумывать, тогда на свете не будет ничего непонятного.

И вдруг он обнаружил, что он один. У него никого не было. Вокруг спят люди, и все они любят меня, я это знаю, я много раз это видел. И все-таки я один, словно они вдруг умерли или стали моими врагами...

Другие из вас вселяют неверие и упадок духа. И не потому, что они мрачны, или жестоки, или предлагают оставить надежду, а потому что лгут. Иногда лгут лучезарно, с бодрыми песнями и лихим посвистом, иногда плаксиво, стеная и оправдываясь, но — лгут. Почему-то такие книги никогда не сжигают и никогда не изымают из библиотеки, не было ещё в истории случая, чтобы ложь предавали огню. Разве что случайно, не разобравшись или поверив.

Хорошо бы где-нибудь отыскать людей, подумал он. Для начала просто людей – чистых, выбритых, внимательных, гостеприимных. Не надо полета высоких мыслей, не надо сверкающих талантов, не надо потрясающих целей и самоотрицания <…> Не нужно еще, чтобы они были принципиальными сторонниками или противниками чего-нибудь. Не нужно, чтобы они были принципиальными противниками пьянства, лишь бы сами не были пьяницами. Не нужно, чтобы они были принципиальными сторонниками правды-матки, лишь бы не врали и не говорили гадостей ни в глаза, ни за глаза. И чтобы они не требовали от человека полного соответствия каким-нибудь идеалам, а принимали и понимали бы его таким, какой он есть… Боже мой, неужели я хочу так много?

Когда люди сами говорят о себе, они либо бахвалятся, либо каются.

Перец сжался. Это просто от невежества, подумал он. Нет, нет, это не вызов и не злоба, этому не надо придавать значения. Это просто невежество. Невежеству не надо придавать значения, никто не придает значения невежеству. Невежество испражняется на лес. Невежество всегда на что-нибудь испражняется, и, как правило, этому не придают значения. Невежество никогда не придавало значения невежеству...

— У вас тоже нет своей трубки? — спросил Перец.
— Есть,— сказал один из механиков.— Как не быть? До этого мы еще не дошли.
— А что же вы не слушаете?
— А ничего не слышно, чего слушать-то.
— Почему не слышно?
— А мы провода перерезали.

Увидеть и не понять — это все равно что придумать.

— А теперь перечислите болезни ног, которыми вы страдали.
– Ревматизм.
– Еще?
– Перемежающаяся хромота.
– Очень хорошо. Еще?
– Насморк, – сказал Перец.
– Это не болезнь ног.
– Не знаю. Это у вас, может быть, не болезнь ног. А у меня – именно ног. Промочил ноги, и насморк.
– Н-ну, предположим. А еще?
– Неужели мало?
– Это как вам угодно. Но предупреждаю: чем больше, тем лучше.
– Спонтанная гангрена, – сказал Перец. – С последующей ампутацией. Это была последняя болезнь моих ног.

— Что он говорит? — спросил Перец шёпотом. — Я ничего не понимаю.
— И не странно, — сказал Домарощинер ледяным тоном. — Вы взяли не свою трубку.

Боже мой, по вечерам они зажигают свет в клубе, они включают радиолу, они пьют кефир, они пьют безумно много кефира и ночью, при луне, бросают бутылки в озера — кто дальше. Они танцуют, они играют в фанты и в бутылочку, в карты и в бильярд, они меняются женщинами, а днем в своих лабораториях они переливают лес из пробирки в пробирку, рассматривают лес под микроскопом, считают лес на арифмометрах, а лес стоит вокруг, висит над ними, прорастает сквозь их спальни, в душные предгрозовые часы приходит к их окнам толпами бродячих деревьев и тоже, возможно, не может понять, что они такое, и зачем они вообще...