— Ты же хочешь меня!
— Да, Боже Иисусе! Я хочу тебя. И мне плохо без тебя. Ты, как наркотик для меня. Я видел людей, которые не могли достать опиум и мучились. Это почти то же самое. Я знаю, что случается с наркоманом. Он становится рабом, затем гибнет. Это почти случилось со мной. Но я избежал. И не хочу рисковать опять. Я не хочу гибнуть из-за тебя.
— Я чувствую, как юношеские идеалы оживают во мне при мысли, что такая любовь может существовать в нашем грешном мире, — продолжал он. — Значит, в любви Эшли к вам нет ничего плотского? И эта любовь была бы такой же, если бы вы были уродиной и не обладали вашей белоснежной кожей? И у вас не было бы этих зелёных глаз, которые вызывают в мужчине желание заключить вас в объятия, — авось не станете сопротивляться. И если бы вы так не покачивали бедрами, соблазняя без разбору всех мужчин моложе девяноста лет? И если бы эти губки... но тут лучше мне попридержать свою животную похоть. Так Эшли всего этого не видит? А если видит, то это ничуть не волнует его?
— Если он любит вас, тогда какого черта отпустил в Атланту добывать деньги на уплату налога? Прежде чем позволить любимой женщине пойти на такое, я бы...
— Он же не знал! Он понятия не имел, что я...
— А вам не приходило в голову, что ему следовало бы знать? — В его голосе звучала еле сдерживаемая ярость. — Если бы он любил вас, как вы говорите, он должен был бы знать, на что вы способны, когда доведены до отчаяния. Да он должен был бы убить вас, но не отпускать сюда — и прежде всего ко мне! Господи ты Боже мой!
— Да он же не знал!
— Если он не догадался сам, без подсказки, значит, ничего он не знает ни о вас, ни о вашем драгоценном уме.
Дорогая моя, мне теперь на это наплевать.
— Кто там?
— Всего лишь ваш муж.
— Войдите.
— О, неужели мне позволили войти в святилище?
2-я серия.
Честно говоря, моя дорогая, мне наплевать.
— Да как вы смеете говорить такое?! Эшли работает в Таре как раб!
— Ну конечно, золотые руки! Как он, должно быть, ловко убирает навоз!
— Бросить нас одних, беспомощных...
— Вы беспомощная? Сохрани Бог янки, которые на вас нарвутся.
— Почему я позволяю вам приходить ко мне?
— Потому что я единственный мужчина старше шестнадцати и моложе шестидесяти, который вас развлекает.
— Простите меня, простите меня за все, Ретт.
— Моя дорогая, вы такое дитя. Уверены, можно зачеркнуть прошлое, стоит лишь прощения попросить?
— Я боюсь, — тихо сказал он, — боюсь, что все начнётся заново. Я знаю, что она бессердечна и эгоистична, что она как ребёнок, который со слезами просит игрушку, а потом ломает её, как только получит. Но есть мгновенья, когда она наклоняется свою голову под определённым углом, или улыбается радостной улыбкой, или внезапно выглядит потерявшейся — и я почти забываю все.