Том Хазард – цитаты персонажа

Стоит в настоящем принять неверное решение, и оно будет неотступно преследовать тебя в будущем. Версальский договор тысяча девятьсот девятнадцатого года создал почву для прихода к власти Гитлера – в тысяча девятьсот тридцать третьем. За каждое мгновение, прожитое в настоящем, мы расплачиваемся в будущем. Один-единственный неверный шаг, и ты можешь навсегда сбиться с пути. Все, что ты делаешь, остается с тобой. И возвращается к тебе же. Непременно.

По сравнению с гитарой в фортепиано есть что-то особенное. Оно требует от тебя большей самоотдачи. Большего переживания.

У нас родилась дочка. Мы назвали ее Мэрион.
Я с пеленок носил ее на руках; когда она плакала, пел ей французские песенки, и она затихала.
Я полюбил ее сразу, едва увидев. Разумеется, большинство родителей проникаются любовью к своим детям с первого взгляда. Но я упоминаю об этом потому, что и по сей день не устаю себе удивляться. Где эта любовь была прежде? Откуда она взялась? Что ни говори, но она возникает внезапно, абсолютная и всеобъемлющая; она приходит к тебе нежданно, как беда, но только это не беда, а одно из самых волшебных чудес в жизни человека.

Я почувствовал прилив гордости. Вот оно. То, ради чего я хотел стать учителем. Ради осознания того, что в твоих силах сделать мир хотя бы чуть-чуть лучше.

Я еще помню истинные размеры нашего мира. Сегодня никто об этом не думает. Люди перестали ощущать громадность мира и собственную, по сравнению с ним, ничтожность.

Всякий раз, когда я вижу, как кто-то – особенно тот, от кого этого совсем не ждешь, – читает книгу, я чувствую, что мир стал чуточку безопаснее.

По-моему, быть учителем – лучшее в жизни предназначение. Учить детей – значит ощущать себя хранителем времени и защищать счастливое будущее мира, ведь ты воздействуешь на умы тех, кому предстоит это будущее создавать.

Для большинства современных людей не важно, где именно они находятся. Какая разница где? Сегодня люди присутствуют в реальности только наполовину, постоянно хотя бы одной ногой торча в великом цифровом нигде.

Мальчишкой легко впутаться в неприятности, но потом тебя несёт дальше, к серьёзной беде, избежать которой почти невозможно.

Я зашел на сайты Би-би-си и «Гардиан». Прочитал пару статей о разладе в американо-китайских отношениях. Комментаторы единодушно предсказывали скорый апокалипсис. Вот когда мысль о том, что тебе четыреста тридцать девять лет, служит утешением. Ты начинаешь понимать, в чем состоит главный урок истории: люди не способны извлекать уроки из истории. Двадцать первый век имеет все шансы обернуться дрянной версией двадцатого, но что тут поделаешь? Умы людей во всем мире под завязку набиты самыми противоречивыми утопиями. А это верный путь к беде, увы, слишком хорошо мне знакомый. Сочувствие к ближнему становится все большей редкостью, но это не новость. Мирная жизнь – штука хрупкая, как фарфоровая безделушка, и так тоже было всегда.

Фортепиано способно много чего передать. Грусть, счастье, идиотскую радость, раскаяние, горе. А порой  – все это сразу.

У того, кто живет четыреста и больше лет, есть важное преимущество: способность мгновенно проникать в самую суть человека.

Вот что творит игра на фортепиано. Вот в чем ее опасность. Она делает тебя человеком.

— Маловат, пожалуй, — сказал я, кивая на нож.
— Что?
— Со временем всё уменьшается в размерах. Компьютеры, телефоны, яблоки, ножи, души.

– Пока вы играли, у меня снова возникло ощущение, будто я уже видела вас. За фортепиано. Что-то вроде дежавю.
Я пожал плечами:
– Говорят, дежавю вовсе не выдумка.
– А один из симптомов шизофрении, – поспешил вставить Мартин.