Кажется, я устал быть добрым. С годами хочется спокойствия. Как ни странно, но с возрастом то, что когда-то имело ценность или важность — становится чем-то очередным. Хочется душевного спокойствия, друзей, которых не съела зависть, здоровья, чтобы выпить рюмочку, и не быть осужденным за маленькие грехи... Очень жаль, что нынче доброту принимают за слабость и пользуются этим, делают больно. Очень жаль.
Мне иногда говорят: «Знаете, о Вас такую гадость написали!» Зачем мне это читать? Во-первых, половина написанного – вранье. Во-вторых, все написано неграмотно.
Я красивый старик, боящийся стать беспомощным. В общем, диагноз — «старость средней тяжести».
Я считаю, что всё время гундеть и всё время жаловаться — это бесперспективное дело. <...> ... и потом это стыдно, быть всё время несчастным, всё время бедным, всё время бездарным, всё время обиженным, всё время самому себе противным, потому что такой другой профессии, мне кажется, нет кроме актерской, где находится масса ингредиентов, чтобы свалить на кого угодно, только не на себя: режиссер — сволочь, не угадали с амплуа, интриги. Никто не говорит: «Это не моё»...
Интервью. Программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. 21 Сентября 2018 года.
Ощущение счастья наступает в момент предположения того, что может случиться, а не в момент факта случившегося.
— Вы золото любите?
— Только во взаимоотношениях.
— То, что происходит сейчас, это катастрофа... или же, это, скажем так, довольно долговременная трудность и сложность, и мы будем постепенно выбираться из этого?
— Обязательно выберемся! Вот эти вот «новые русские»... Они новые, но не свежие. Мессии со всех сторон лезут. <...> Никто не начинает ничего без присказки «в наше трудное время», «у нас невозможный быт», «в нашей экономической пропасти». На презентации, где всё ломится от икры, где тут же начинается: «В наше невозможное время...» Что невозможного-то? Обжираловка! Я думаю, если вдруг завтра будет замечательно, обязательно останется «в наше лёгкое время, может быть, мы дождёмся катастрофы».
— Самые ваши опоздания большие на собственные спектакли? Пожалуйста, кайтесь.
— Я вообще однажды не пришёл на спектакль.
— Александр Анатольевич, а это ход конём. Нужно что-то отвечать.
— А я чтобы не опаздывать, из театра и не выходил.
— На «Мосфильме» воссоздали квартиру фильма «Ирония судьбы, или с Лёгким паром», полу-музей, и звонят оттуда, и сейчас говорят открытым текстом: «Вы знаете, вот выгородили квартиру, вы один только остались в живых...» Я когда один остался в живых и надо всё время значит быть там. Это обязывает.
— Александр Анатольевич, я вам сейчас расскажу новость, которая обрадует вас. Барбара Брыльска жива.
— Ей проще, потому что когда ей давали Государственную премию, то ведь за неё говорила Валечка Талызина, за неё пела Аллочка Пугачёва, а ей осталось только получить премию.
— Филипп Киркоров у вас записан как «Филя Киркоров»?
— А он не Филя уже?
— Я скажу так: он облился ледяной водой. Может быть, он уже и перестал быть Филей. Александр Анатольевич, вы посмотрите, какое пожелание Киркоров вам написал: «Мечта сыграть в вашем театре, пусть даже дерево», — пишет Филипп Киркоров. Какое именно дерево мог бы сыграть лучше всего этот артист?
— Ну, я думаю, что-нибудь развесистое.
— Ну, например, бузину?
— Бузину, нет. Он же красивый, Филипп. Потом на рябине можно настаивать водку.
- 1
- 2