Январь 1944 год
В пальцы свои дышу — не обморозить бы,
Снова к тебе спешу Ладожским озером.
Долго до утра, в тьму зенитки бьют,
И в прожекторах «Юнкерсы» ревут,
Пропастью до дна раскололся лед,
Черная вода, и мотор ревет:
«Вп-р-р-раво!»
Ну, не подведи, ты теперь один,
Правый...
— Что Гитлер — проклятый, это не требует повторных доказательств. Но все же ленинградскую блокаду я на него одного не списываю.
<...>
— Гитлер и шел нас уничтожать. Неужели ждали, что он притворит калиточку и предложит блокадным: выходите по одному, не толпитесь? Он воевал, он враг. А в блокаде виноват некто другой.
<...>
— Ну, скажем, тот или те, кто были готовы к войне, даже если бы с Гитлером объединились Англия, Франция и Америка. Кто получал зарплату десятки лет и предусмотрел угловое положение Ленинграда и его оборону. Кто оценил степень будущих бомбардировок и догадался спрятать продовольственные склады под землю. Они-то и задушили мою мать — вместе с Гитлером.
Август 1941 г.
В 70-х годах режиссёр Кармен пригласил меня озвучивать 20-серийный документальный фильм «Великая Отечественная», где впервые прозвучали истинные цифры наших страшных потерь. Помню крупный план людей разных возрастов, которые отправлялись на фронт из блокадного Ленинграда, и слова: «Вглядитесь в эти лица. Запомните их. Никто из этих людей не вернётся живым…» Я начинал озвучивать и… не мог сдержать слёз. Приходилось останавливаться. Лишь через неделю я научился справляться с комом в горле и подступающими слезами.
Что, думаешь, раз я в начальниках при советской власти хожу, так, значит, и в Бога не верую? Может, и не верую, но в тяжелую годину без Бога никак нельзя.
Подумать только, больше года нас морили голодом, убивали снарядами и бомбами, а мы пишем стихи, издаём журналы и читаем. Жадно, взахлёб читаем.
Опять короче, чем вчера,
Людская очередь за хлебом.
В нас голод убивает страх.
Но он же убивает силы…
На Пискарёвских пустырях
Всё шире братские могилы.
И зря порою говорят:
«Не все снаряды убивают…»
Когда мишенью — Ленинград,
Я знаю — мимо не бывает.
Какая длинная зима,
Как время медленно крадётся!..
В ночи ни люди, ни дома,
Не знают, кто из них проснётся.
И поутру, когда ветра,
Метелью застилают небо,
Опять короче, чем вчера,
Людская очередь за хлебом.
В нас голод убивает страх.
Но он же убивает силы…
На Пискарёвских пустырях
Всё шире братские могилы.
И зря порою говорят:
«Не все снаряды убивают…»
Когда мишенью — Ленинград,
Я знаю — мимо не бывает.
…Я говорю с тобой под свист снарядов,
Угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
Страна моя, печальная страна…
…Я говорю с тобой под свист снарядов,
Угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
Страна моя, печальная страна…
Кронштадский злой, неукротимый ветер
В мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
Ночная стража встала у ворот.
Над Ленинградом — смертная угроза…
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
Что называлось страхом и мольбой.
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
И если завтра будут баррикады —
Мы не покинем наших баррикад.
После блокады мир рисовался мне затаившимся зверем. Я ведь встретил блокаду одиннадцатилетним. В таком возрасте трудно противостоять натиску чрезвычайных обстоятельств. Они навязывали свои критерии и ценности как единственно возможные. Я стал подозрителен, ожесточен, несправедлив к людям, как и они ко мне. Глядя на них, я думал: «Да, сейчас вы притворяетесь добрыми, честными, но чуть отними от вас хлеб, тепло, свет – в каких двуногих зверей вы все тогда обратитесь».
Так случилось в моей жизни, что, выжив семилетним ребенком в блокадном Ленинграде благодаря безграничной любви и заботе моей матери, я вернулся в блокаду через 20 лет в качестве ее историка и испытал потрясение не менее сильное, чем в детстве. Это было тем более неожиданно, что в послевоенные годы мне казалось, что я все забыл о том страшном времени. Однако судьбе было угодно мне о нем напомнить:<...>
В ходе многолетних архивных розысканий мне пришлось сделать немало открытий как о высоком моральном духе ленинградцев, так и об их трагической судьбе. И это не шло ни в какое сравнение с тем, что я видел своими глазами из окна нашей промерзшей квартиры блокадной зимой 1941–1942 г. Об этих печальных открытиях я постараюсь рассказать в своей книге.
издание 2013 г.
Профессор Г. Л. Соболев — автор свыше 300 научных работ, в том числе свыше полутора десятков монографий и учебных пособий.
В книге показана блокадная жизнь Ленинграда во всех ее проявлениях, рассмотрены характер и мотивы поведения различных социальных групп населения, выявлены основные факторы выживания в условиях блокады.
В ближнем и дальнем тылу немецких войск работали школы, готовившие агентуру. Пленных в их распоряжении было достаточно, и среди них можно было отыскать отпетых мерзавцев, уголовников, для которых чувство родины умещалось в миске супа. Аксель знал, что потери среди этой агентуры очень большие, но Берлин рекомендовал «не придавать трагического значения потерям туземной агентуры».