Каждый, кто пишет письмо, дает почти что изображение своей души.
Чтобы написать замечательное любовное письмо, ты должен начать писать, не зная, что хочешь сказать, и закончить, не зная, что ты написал.
Телефон неличностен, сиюминутен, — говорил Стив, — он не связан ни со временем, ни с человеком. Голос рассыпается в момент произношения, его невозможно закрепить во времени. Кроме того, из-за все той же скоротечности голос не продуман, неискренен, слишком поверхностен. Он не может передавать глубоких эмоций, только секундное настроение, не говоря уже о чувстве. Но главное — он не остается с тобой.
Письмо — другое дело. Оно требует времени и обдумывания и помимо того, что оно вечно, оно еще и личностно, его можно много раз перечитывать и сохранять. К тому же почерк. Он как запах для собаки, как отпечатки пальцев, по нему можно многое распознать. А потом, письмо не пишется мгновенно, оно требует много времени, порой нескольких дней. А это значит, что человек думает о тебе, ему не жалко своего эмоционального напряжения. Каждое письмо по сути является произведением, созданным для одного человека. Неслучайно публикуют письма знаменитых людей. Письмом не отмахнешься, как телефонным звонком...
... В меня заложили с детства, что, когда человеку наплевать, он звонит, а когда важно — пишет.
Моей чудесной дочери. Я пишу тебе письмо, да, старомодное письмо — это забытое искусство, как мастурбация, черт. Я хочу признаться, сначала ты мне не особо нравилась, ты была назойливым, маленьким комочком, ты вкусно пахла, почти всегда, но я тебя, похоже, не слишком интересовал, на что я, конечно же, оскорбился. Вы вдвоем с мамой были против всего мира. Да, некоторые вещи не меняются. Так что я болтался, занимался делами, валял дурака и не понимал, как могут изменить человека дети. Я не помню, когда именно все переменилось, просто знаю, что так случилось. Еще недавно я был непробиваемым, и ничто меня не цепляло, и вот мое сердце уже вырывается из груди и разлетается на кусочки. Любовь к тебе — это самое глубокое, сильное и болезненное переживание в моей жизни. По правде, я едва это вынес. Как твой отец, я дал молчаливый обет защищать тебя от мира. И даже подумать не мог, что стану тем, кто ранит тебя сильнее всех. Когда я думаю об этом, мое сердце стонет. Я не могу представить, что ты когда-то заговоришь обо мне с гордостью. Разве это возможно? Твой отец, ребенок в теле мужчины, он переживает обо всем сразу и толком не о чем. Слабак с благородными помыслами, пора что-то менять и отчего-то отказаться. Вокруг становится слишком темно.
— Ох, вы за это ответите!
— Конечно, отвечу, я тебе письмо напишу!
— Почему ты не писал мне?
— Что?
— Почему? Ничего не было кончено! Я ведь тебя ждала все 7 лет! А теперь уже поздно!
...
— Ты мне писал?
— Да! Ничего не было кончено! И сейчас не кончено!
Каждому, кто прочитает это письмо. Мы не хотели, чтобы так закончилось. Мы хотели жить. В этом мире нет любви. Этот мир умирает. Этот мир нас не заслужил. Поэтому мы должны уйти. Наша история уже рассказана. Мы уходим, а вы останетесь. Вы убиваете себя постепенно, сами того не зная. Это вы — зал самоубийц.
Писать письма и общаться с живым человеком — не одно и то же.
— Нельзя вскрывать чужие письма. Это преступление.
— Прямо так и вижу – я в списке смертников, в ожидании смертельной инъекции. Массовый убийца, который прикончил 48 младенцев и сожрал их, спрашивает, за что меня казнят. И я говорю – «за то, что вскрыл письмо Бена».
Не доходят только те письма, которых не пишут.
Мой любимый вид общения — потусторонний: сон: видеть во сне. А второе — переписка. Письмо как некий вид потустороннего общения, менее совершенное, нежели сон, но законы те же. Ни то, ни другое — не по заказу: снится и пишется не когда нам хочется, а когда хочется: письму — быть написанным, сну — быть увиденным.