Но если ты теряешь веру,
Знай, что я по-прежнему твой друг.
И если небеса падают,
Знай, что я по-прежнему поддержу тебя.
Наша любовь была нитью в этом лабиринте, сетью под канатоходцем, единственной реальной вещью в моей странной жизни, которой я всегда мог доверять. Сегодня я чувствую, что моя любовь к тебе имеет большую плотность, чем я сам: как будто на неё ты сможешь опереться после меня, она тебя окружит, поддержит, удержит...
Сколько народу пришло поглазеть, как я умираю, подумал Дунк, — но оказался не прав. Какая-то женщина пожелала ему удачи. Старик вышел вперед, чтобы пожать ему руку, и сказал: «Пусть боги придадут вам сил, сьер». Нищенствующий монах в потрепанной бурой рясе благословил его меч, девушка поцеловала в щеку. Они все за меня.
— Почему? — спросил Дунк Пейта. — Что я для них?
— Рыцарь, который помнит свои обеты.
Он позволил мне катить свою коляску так, словно подставил костыль, на который я смог опереться. И я все ещё им пользуюсь.
Мать придавала большое значение общим трапезам — это был ее способ нас поддерживать. Она следила за тем, чтобы стол, накрытый чистой скатертью и салфетками, был красиво сервирован. Прежде чем сесть за стол, мать смотрелась в зеркало, проверяя, элегантный ли у нее вид, слегка пудрилась, поправляла волосы и нервным движением рук разглаживала платье. Но как было разгладить морщины вокруг глаз, которые с каждым месяцем становились все глубже?
Дорогая ты!
Мы с тобой никогда не были знакомы, так что, пожалуй, со знакомства и следует начать. Прежде чем какие-либо другие слова лягут на эту страницу, тебе следует знать, что наше с тобой время ограничено. Вероятно, мы больше никогда не увидимся после этой единственной встречи. Ты ничего обо мне не узнаешь, кроме складок на этом листке и моего летящего почерка. Мы никогда не будем с тобой сидеть, пить кофе и смеяться старым анекдотам, извлеченным из закромов памяти. Возможно, у нас никогда этого не будет, и мне нужно научиться относиться к этому легко…
Мне трудно. Трудно настолько, что я даже не знаю, как признаться в этом кому-либо из тех, кто меня окружает. Я перебралась в Нью-Йорк всего два месяца назад и до сих пор не привыкла чувствовать себя как дома в его шуме и гаме. Мне кажется, я должна была бы легче погрузиться в эту роль жительницы Нью-Йорка – той, кто не разговаривает, не улыбается, сидит в одиночестве в кофейнях и не испытывает дискомфорта от этого одиночества. Но это не так. Это меня бесит. Я распадаюсь на части. Я вижу девушку и парня, которые встречаются на Центральном вокзале после долгого дня, и что-то внутри меня начинает болезненно ныть. Мне нужно знакомое лицо. Мне нужен кто-то, хоть кто-нибудь, кто сказал бы мне, что я во всем этом не одна.
Я не знаю твоей истории, но это не имеет особого значения, – по крайней мере, не мешает мне желать тебе всяческих благ. Ты этого заслуживаешь – разве ты не знала?
Это немного странно. Это то, чего мы никогда не говорим друг другу – что все мы заслуживаем блага. Что мы заслуживаем самых лучших историй. Что наша жизнь – нечто достойное благоговения, и нам просто очень повезло, что мы сегодня живы и дышим. Это первое, о чем я забываю. Вероятно, это будет первой истиной, которую я отброшу, когда сложу это любовное письмо и уйду. Я продолжу суетиться и спешить как безумная, думая, что, может быть, удастся улучить еще один момент, чтобы сказать другому человеку, как много он на самом деле для меня значит. А потом забуду поднять глаза. И этот день внезапно кончится.
Я не хочу, чтобы ты вот так ускользала из моих пальцев, так что сделай одолжение и узнай правду: ты этого достойна. Ты абсолютно, невероятно достойна этого, и ты была создана для прекрасных вещей. Продолжай идти вперед. Продолжай стараться. Не позволяй никому в этом широком-широком мире даже пытаться загасить тот свет, который ты несешь. Ты должна знать, что он важен. Мир попытается убедить тебя в обратном, но ты не слушай. Пожалуйста! Не надо. Не слушай. Ты – чудо. То, что ты здесь, – важно. Если когда-нибудь начнешь об этом забывать, приди и найди меня.
Записка незнакомке
- 1
- 2