Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Я был счастлив даже в швейцарских тюрьмах, и только потому, что они были не немецкие.

Человек был ничем; надежный паспорт — всем.

Я был счастлив, если называть счастьем зеркало, в котором отражается любимое лицо, чистое и прекрасное.

Мое отечество против моей воли сделало меня космополитом. Придется им остаться. Назад возврата нет.

Ты не только возбуждаешь, ты еще и смешишь. Такая оригинальная комбинация встречается очень редко.

— Она никогда бы не смогла остановиться, если бы начала писать вам, — сказал я. — Тем, что она вам ничего не написала, она сказала вам больше любых слов.

Она еще не сдалась, но уже не боролась.

Потом явился Шварц, и началось апокрифическое бытие.
– Почему апокрифическое?
– Подставное, скрытое, анонимное – жить под эгидой мертвого.

Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.

Возможность самоубийства — это в конце концов милосердие, и всё значение его можно постигнуть в очень редких случаях. Оно дарит иллюзию свободы воли, и, может быть, мы совершаем его гораздо чаще, чем нам это кажется. Мы только не осознаем этого.

Мы жили вне времени. Если всё затоплено чувством, места для времени не остается.

— Впрочем, мы все, конечно, умрём.
— Да, — сказала Элен. — Но никто в это не верит.

Ему нужно панцирное мировоззрение, как корсет толстой бабе, иначе он расплывется.

... Что пустая, мрачная одержимость — это знамение нашего времени. Люди в истерии и страхе следуют любым призывам, независимо от того, кто и с какой стороны начинает их выкрикивать, лишь бы только при этом крикун обещал человеческой массе принять на себя тяжёлое бремя мысли и ответственности. Масса боится и не хочет этого бремени. Но можно поручиться, что ей не избежать ни того, ни другого.

Каждое судно, покидавшее Европу в эти месяцы 1942 года, было ковчегом. Америка высилась Араратом, а потоп нарастал с каждым днём. Он давно уже затопил Германию и Австрию, глубоко на дне лежали Прага и Польша; потонули Амстердам, Брюссель, Копенгаген, Осло и Париж; в зловонных потоках задыхались города Италии; нельзя было спастись уже и в Испании.