Венецианцы называют это «супружеским долгом». Лично я назвал бы это утром трудного дня.
На бал мы прибыли с опозданием, а значит, вовремя.
Он даже дал мне несколько советов: никогда не говорить ей «я тебя люблю», никогда не посылать ей любовных писем, которые я строчил круглосуточно, быть всегда чисто выбритым, перестать пить, держать волосы в чистоте, никогда не звонить ей, но всегда, как будто случайно, оказываться там, откуда бы она ни вышла, всегда приятный, забавный, галантный и прилично одетый... и ждать, ждать и еще раз ждать.
Мне хотелось произвести на нее впечатление, а вышло, что я ее лишь разочаровал.
Зачем удирать бегом, надо уходить пешком. Медленно-медленно я поднялся из-за стола, провел рукой по волосам, допил свой бокал, вылил остатки вина собачке, принадлежавшей даме за соседним столиком, сказал Виктории, что мне надо позвонить и что я сейчас вернусь, — ложь, о которой я ни разу не пожалел, так как это избавило меня от необходимости платить по счету.
Жизнь — это карнавал,
А мир — огромный бал,
В котором мы без устали кружимся
Под масками скрывая лица.
Чтобы поправить мозги, нет ничего лучше, чем напиться среди призраков.
Вдруг мне стало безразлично, что я не смотрю на вас со страниц газет.
Вдруг мне стало безразлично, что я не хожу к парикмахеру.
Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не ем.
Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не пью.
Вдруг мне стало безразлично, что я никуда не хожу.
Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не пишу.
Вдруг мне стало безразлично, что я не умираю.
Вдруг... Анна.
Мне все понравилось в Вене. Особенно щиколотки Анны, так некстати оставшиеся в Париже.
И тут судьба притормозила передо мной, взвизгнув протекторами.
Одни от алкоголя становятся грустными, другие впадают в агрессию. А я становлюсь милым. Стоит мне выпить лишку, и я становлюсь добрым и нежным со всеми, кто ко мне подходит, я люблю их истинной и чистой любовью, равно как и все, что меня окружает: разумеется, мою бутылку, но помимо того — свет, музыку, дым, который ест мне глаза. Обычно я сажусь и погружаюсь в абсолютное молчание; только блаженная улыбка выдает нежность моих чувств.
Они устроились на диване — слишком мягком, чтобы сохранять приличия.