А эта мысль – методичного изучения себя, скорее всего, правильная. Более того, сейчас я нахожусь в идеальных условиях. Жизнь поставила меня в центр такого эксперимента, что поначалу и не верилось. Но животные привыкают к самой тесной клетке. Все мы предпочитаем жить, а продолжительное саботирование жизни противоречит нашей сути.
Но потом я стал умнее родителей, начал играть в свои игры, несравненно более изощренные. В юности мне казалось, что цинизм есть самое правильное отношение к жизни, мода в этом вопросе шла со мной в ногу.
Эксперимент, наблюдение, эти инструменты познания, я употреблял их, для того чтобы изучить людей. Оставим гуманизм – я уже говорил, что с гуманизмом жить очень неудобно, он сковывает сильнее, чем все вместе взятые рамки приличия...
Самая большая проблема — и самое большое счастье для меня сейчас — это то, что мы телесны. Счастье в несчастье. Если бы было иначе, не было бы тех воспоминаний, флешбэков, где есть только мы. Где мы любим друг друга. И наш разум неотчуждаем нашему телу, которое имеет память. Хотя некоторые ночи я не помню, они были слишком хороши. Как-то она заставила меня смотреть польский фильм «Мои ночи прекраснее ваших дней» с Софи Марсо. Как и все предыдущие, досмотреть его до конца нам не удалось. Очень красивое название, сентиментальное, но прекрасное. Режиссер снимал любимую женщину, я его понимаю. И наши ночи были прекрасными, гораздо лучше наших дней.
И когда человек находит поддержку в религии, мы псевдотолерантно, понимающе-снисходительно, заговорщицки качаем головами. Пока нас самих как следует не тряхнет. Пока к нам не подберется поближе да не схватит ни с того ни с сего за шиворот. До этого мы слабы. Мы как Кафка, только наоборот — одетые среди голых. И поэтому нам не больно. У нас нет нерва, он аккуратно скрыт за материей плотного костюма.
В последнее время соглашалась на какие-то отношения только потому, что мужчина сильный, а я, кажется, его единственная слабость. Приятно доставлять кому-то удовольствие, тешить самолюбие прошедшего огонь и воду. Приятно быть на равных с умным мужчиной с непростым характером. Приятно, когда для тебя делают все, но ты все равно не принадлежишь. Приятно, лестно, уже давно стало привычным. Не более того. В сущности, этого так мало, когда есть с чем сравнить.
Я умею стрелять, водить машину, заниматься любовью с нелюбимыми людьми, отдавать кусочек сердца, мириться с недостатками, никому ничего не обещать, искать, держать за руку, не умирать, отчаиваясь, любить и ненавидеть одного, почти забывать, прощать. Умею делать вид, будто бы не вижу. В детстве хотела быть самой привлекательной, умной и все уметь. Почему-то не представляла своего мужа кем-то конкретным, скорее, воображение рисовало поклонников, меняющихся в зависимости от обстоятельств. Что ж, так и получилось. Видимо, мы все-таки программируем нашу действительность.
В России, как оказалось, тоже любят строить небоскребы. Самое высокое здание в Европе (или в мире — не помню точно; понимаю, что важная деталь, но там столько раз повторялось слово «самое», что я забыла, о чем, собственно, шла речь). Что-то с богатырским размахом, такое... глобальное, одно-единственное. Как будто мы хотим заявить, что мы особенные, в который раз, и кому-то что-то доказать. Соревнуемся с Дубаем или с Бангкоком, а может, с Нью-Йорком? А может, кто-то на больших деньгах — данных взаймы — хочет прокатиться, как на горках, а там, внизу, может, и не разглядят — гигантизм, масштабы проекта, личности, причастные к осуществлению... и спутают все это с масштабом личности.
Мне кажется, что очень легко не просить, не снисходить до веры сейчас, в наше время. До просьбы, мольбы... или просить прощения. Это все сложно — с нашей гордыней, при этих атрибутах, статусах, деньгах. В нашем возрасте, в молодости вообще... а в сытой молодости тем более. Это даже... как бы сказать... удобно. Удобно не быть пошлым. Не быть слабым. Удобно быть бессмертным. Неудобно сомневаться. Быть сомневающимся — жалко.
Я делаю вид, что не просто существую, не зная, что делать с этим очередным внезапно свалившимся на меня днем, а действительно проникновенно так живу.
Можешь, не можешь — надо бежать. То, что ты делал вчера — мрак, минуту назад — никому не нужно и не интересно.
Беги, и лучше беги быстрее — другие тоже бегут, это конкуренция.
И я бегу, уже который год, и ненавижу себя за те минуты, когда все-таки приостанавливаю бег, — чтобы перевести дух.
И я бегу, и на бегу изъясняюсь самым лаконичным и исчерпывающим образом. По-другому нельзя, дыхания не хватает.
Мы сбегали друг к другу отовсюду и ото всех. У нас были другие, мы жили подолгу врозь. Но она любила только меня. И каждый раз, когда я в этом убеждался... В спальне, в гостиной, в кабинете, на полу в ванной… Я был в ней и смотрел ей в глаза. Следил за каждым движением, за каждым моментом дыхания. Чтобы она не забывала дышать, чтобы следя за ней, дышать не забыл я.
- 1
- 2