Мария Фариса. Бразилис

— Иди сюда, паренёк.
Сердце Гейта заколотилось, как град по крыше.
— Выбирай: год в тюрьме или на корабль сегодня.
— О каком корабле вы говорите, мистер?
— Большом, мой мальчик. Вместо того чтобы жить в подземелье, будешь служить английской короне. Нам нужны такие, как ты, падкие на соблазны.

Всё было хорошо, но, как это часто бывает, беда скатилась с языка во всё сующей свой нос бабы.
— Жениться бы вам, — промурчала Доминика, натягивая наволочку на подушку, пока Ричард Гейт по памяти рисовал карту острова Морро. Он покосился на служанку, та больше не проронила ни слова, расправила складки на покрывале и, вздохнув, убралась на кухню.

Новым утром горячий дождь обрушился на Олинду. Ричард Гейт, не тронув завтрака, слушал хлопки капель по пыли. Он любил своё одиночество, но после слов Доминики что-то заскребло в нём, как замурованная в стену мышка. Гейт подошёл к зеркалу, поглядел на лицо в шрамах. Отвернулся, два раза обогнул стол, успокоился в кресле. Только теперь в нём что-то не только скребло, но и ныло — это сердце жаждало приключений, но не на морях, а в спальне.

Не люблю восточный ветер. С ним появляются точки на горизонте и растут, растут пока не сделаются кораблями. С них новые люди сходят на мой берег, называют его Бразилис. Каждый обращается со мной словно хозяин.

Рассвет не наступал. Солнце задержалось над Старым миром: осталось погреть колонны Севильи; зацепилось лучами за каменные узоры на церквях Саламанки; застыло пересчитать овец на полях Азоров.
Кабра поглядывал в раскрытую дверь, руки работали сами. Нитка, которая раньше соединяла их с сердцем, повисла где-то в пустоте над желудком.

Вскоре умерли королева Джало и принцесса. Португальцы выбросили их в море.
— Не плачь, они остались с нами, только стали легче, — утешал король сына, но тот выл по матери и сестре три недели.

Давен так долго бродил по земле Бразилис, что откуда пришёл — не помнил. Когда-то искал Пайтити, но теперь радовался любой находке, потому и у Мерседес взял то, что ему причиталось.

Рабыня, ошеломлённая, растрёпанная, глядела вслед северянину, который уходил прочь, проламывая огромным телом кусты дикой малины. Даже этот заблудший викинг был с Мерседес нежней, чем старый хозяин.
— Луна в моих днях. Вот бы родилась дочка, — прошептала рабыня.
Не дожидаясь рассвета, срезала кору с дерева, под которым спала, и пошла вниз по холму, к Вила-Рике. Отдала хозяйке добытое и улеглась на счастливом мешке в каморке за кухней. Гладила себя по животу, молилась, чтобы в ней проросло драгоценное белое семя.

Мерседес глядела в медовое личико дочери, улыбалась ей в глазки, которые горели и днём и ночью, как у её отца, искателя индейских сокровищ. Знала: второй такой красавицы нет на свете. Нарциса, как бриллиант с древним жуком внутри, — редкость, потому предназначена для особого человека.

— Ты куда? — спросили женщину.
— Обратно.
— Обратно всегда успеешь.

Я подошла к окну: Ору-Прету становился серым. Запотевали стёкла. «Странно, по дому совсем не скучаю». Подумала о своей квартире: деревянный пол, белые стены, самая необходимая мебель — из экономии, а не любви к минимализму. «Если получится выгодно продать статуи Кабры, переберусь в квартиру побольше и к центру поближе», — но эта мысль не порхала бабочкой, а каталась по голове бильярдным шаром.

На тротуарах появились женщины помоложе. На голых ногах синели вены с медленной кровью. Глаза не искали карманными фонариками, а глядели перед собой уличными фонарями, которым освещаемая местность хорошо известна.