— А он тебе не рассказывал о том, как мы с ним наткнулись в Париже на Уайльда? После того, как Уайльд из тюрьмы вышел?
Сэм покачала головой:
— Он мало мне рассказывает о прошлом.
— Мы познакомились с ним, одним из лучших умов твоей эры...
Моей эры? — подумала Сэм.
— И они просидели весь день, попивая абсент и разговаривая о том, где они заказывают себе рубашки, — Айрис покачала головой.
— Хисперо — и город, и планета — живут по своим законам. Не следует так пренебрежительно относиться к тёмным силам, которые некоторым удалось тут обуздать, Хила.
— Да ладно тебе, Доктор, — сказала Сэм. — Ты же не хочешь сказать, что ты веришь в колдовство и чёрную магию? Уж кто-кто, но ты?!
— О книге по обёртке не судят, Сэм, — сказал он.
— Это ещё как понимать?
— Это значит, что были когда-то времена, когда я считал, что рациональность — это всё. Что можно понять что угодно, если с ясной головой применить логику и не поддаваться суевериям. Я считал всё это ерундой. Но сейчас... — он вздохнул. — Я бы сказал, что я этнометодологист. Это всё ещё наука. Но она о том, чтобы настроить себя на параметры общества, которое посещаешь. Думать с их точки зрения. Видеть их утешительные мифы и идеи изнутри. Теперь я не тороплюсь отбрасывать всё загадочное, похожее на волшебство. Возьмём, к примеру, вампиров, Сэм. Ты выросла с мыслью о том, что вампиры существуют только в фильмах ужасов и в старых легендах. Но ты их встречала: они настоящие. Они существуют на собственных условиях. Они такие же сказочные и обычные, как и мы с тобой.
— Из-за тебя у меня теперь такое чувство, будто настоящего мира вообще нет. Только огромное множество общих заблуждений.
Он улыбнулся ей.
— Но это же невозможно! — возразила она. — Настоящие вещи происходят: может быть больно; Хила, к примеру, сломал тому татуированному человеку запястье. А пару дней назад ты сам потянул лодыжку!
— Кабикадж, у нас к тебе есть три просьбы.
— Продолжай, — сказал тот.
— Чтобы ты попросил своих рабочих отправиться заниматься более полезной работой по сбору мёда. Чтобы ты излечил уже нанесённые укусы. И чтобы ты приложил свою восхитительную силу и помог нам затолкать этот гадкий, гадкий экипаж обратно на вершину этой песчаной дюны.
— А что я получу в обмен на эти услуги? — сказал кабикадж.
— Нашу вечную благодарность? — с надеждой в голосе предложил повелитель времени.
— А у вас есть карты, у которых по краям чудовища нарисованы? Морские твари, драконы и русалки на полях? Мне такие всегда нравились.
Гхариб вынимал карты одну за другой:
— Наши карты все такие. Потому что всё, что находится на краях, за пределами стабильного, тихого центра, чудовищно.
Каждый картограф видел и воспроизводил мир своим собственным загадочным и предвзятым образом. Отдельные черты либо преувеличивались, либо игнорировались. Некоторые рисовали сказочно нелепые версии мира, которые не были похожи ни на что другое. Некоторые карты были нарисованы теми, кто утверждал, что побывал в каждом уголке этой огромной территории, а другие хвастались тем, что никогда не покидали своё кресло.
Из дыма вырвались два огромных пурпурных крыла. Покрытые чешуёй, шрамами и когтями, а формой как у летучей мыши, крылья сильно хлопали. Раздались крики. А затем возникло туловище, широкое, как двухэтажный автобус. Три визжащие головы торчали на трёх змееподобных шеях, и предгрозовой воздух наполнили странные крики. Существо опускалось на толпу, издавая тремя ртами лай. Толпа мигом потеряла интерес к ритуальной пытке Айрис Уайлдтайм.
— Гидра, — удивлённо ахнул Доктор. — Я вызвал гидру!
Он захлопнул книгу, но существо было свободно, оно резвилось над разбегавшимся народом. Крики гидры заглушали их вопли.
— Что ты вызвал? — глухим голосом сказал Визирь, снова обесцветившийся.
— Я же сказал, — ответил Доктор, возмущённый самим собой, — это гидра.
Вежливым быть не больно.