— Я распоряжусь о ещё одной чашке, — сказал Амхитса.
Бернис плюхнулась рядом с Роз и протянула вперёд голую руку:
— К чёрту чашку, введите мне его внутривенно.
Зачем ползать, если умеешь летать?
— Предупреждаю вас, профессор Саммерфилд, — сказал Доктор, — и вас, судья Форрестер, если вы будете упрямо продолжать эту меланхолию, я буду вынужден предпринять штрафные меры, — Доктор взял со стола пару чайных ложек.
— Не смей! — сказала Бернис.
— А что он сделает? — спросила Роз. — Вычерпает нас до смерти?
— Хуже, — сказала Бернис. — Он будет играть на ложках. Имей в виду, слово «играть» я использовала намеренно.
Доктор подмигнул Роз и вставил ложки между пальцами.
— Тебе нельзя этого делать, — сказала Бернис. — Это было запрещено «Конвенцией о психологическом оружии» в Белом Городе.
— Последний шанс, — сказал Доктор.
— Нельзя шантажом поднять кому-то настроение, — сказала Бернис.
— Твоя метафора слишком сложная.
— Так всегда бывает, когда пытаешься описать неописуемое.
— Или когда пытаешься уйти от вопроса.
— Сочтут ли они меня человеком?
— Это зависит от того, — сказал Доктор, — познакомятся ли они с тобой до или после того, как ты выпьешь утренний кофе.
— А в каком возрасте можно иметь имя?
— В таком, чтобы быть в состоянии придумать себе его.
— Откуда вы это знаете? — спросила Агравен.
— О, — сказала Бернис, — у меня есть свои источники.
— Она разговаривала с людьми, — сказала Роз. — Это эффективнее сканирования.
— Ты когда-нибудь застревала с ребёнком в почемучном цикле?
Бернис посмотрела на неё непонимающим взглядом.
— Это когда ребёнок задаёт вопрос «Почему?» о чём-нибудь очевидном, к примеру, «Почему небо синее?». И ты объясняешь, что атмосфера переломляет свет. А ребёнок спрашивает: «Почему?». И ты ему объясняешь про рефракцию, а…
— Ребёнок снова спрашивает «Почему?», и снова, и снова, — сказала Бернис. — Да, такое случалось.
Чёрт, — подумала она, — да я же сама так с Доктором общаюсь.
— И вдруг ты ловишь себя на том, что пытаешься детскими словами объяснить, что такое элементарная частица, и ты спрашиваешь себя, зачем ты это делаешь, и ты не можешь остановиться, хотя понимаешь, что он снова спросит.
— Магическое мышление, — сказала Бернис. — Это вера или, если хочешь, суеверие, что мысли или разговоры о чём-то могут оказать влияние на результат.
— Если очень сильно пожелать, то загаданное сбудется.
— Иногда так, — сказала Бернис. — Но часто всё с точностью до наоборот. Вера в то, что сильное желание — лучший способ гарантировать, что ты этого не получишь.
— Похоже на депривационный синдром, — сказала Саракава.
— У тебя не было такого, что ты загадывала желание, а потом разочаровывалась?
— Раз или два, — Саракава сказала это легко, даже равнодушно, но Бернис увидела промелькнувшую в её глазах боль, словно быстро пробежавшую тень. — Я предпринимала шаги для решения проблемы.
— Я так понимаю, — сказал он, не оборачиваясь, — что стадия ярости и неприличных слов уже закончилась, и началась стадия ледяного спокойствия и требования объяснений.
— Да, — сказала она. — Но я легко могу устроить стадию выбивания из Доктора правды при помощи тупого тяжёлого предмета