Лилиан Дюнкерк – цитаты персонажа

Я знаю, что умру, — думала она, чувствуя, как свет фонаря скользит по ее лицу. — И знаю это лучше тебя, вот в чем дело, вот почему то, что кажется тебе просто хаотическим нагромождением звуков, для меня и плач, и крик, и триумф, вот почему то, что для тебя обыденно, я воспринимаю как счастье, как дар судьбы.

Они еще смотрели друг на друга, но уже не понимали, чувствовали взаимность, однако говорили на разных языках, не имевших точек соприкосновения. Нельзя было уже ничего сделать. Отчужденность, наросшая за ночь, исполнила все. Была в каждом взгляде и в каждом жесте. Нельзя было уже ничего сделать.
– Адью, Лилиан, – сказал.
— Прости меня, Борис.
— В любви нечего прощать.

Какие мы мошенники! На самом деле человек по-настоящему счастлив только тогда, когда он меньше всего обращает внимания на время и когда его не подгоняет страх. И все-таки, даже если тебя подгоняет страх, можно смеяться. А что же еще остается делать?

— Не убегай.
— Больше я не убегу. Почему об этом думает каждый?
— Не так уж плохо, если об этом думают, душка. Значит, хотят, чтобы ты осталась.

Он стремится привязать меня к себе и запереть, и с гордостью называет это браком, заботой, любовью. Он никак не хочет понять, что чувства, которыми он гордится, отталкивают меня.

За неделю с тобой происходит столько превращений, сколько с другими женщинами не происходит за годы; ты похожа на растение в руках йога: за несколько минут оно успевает вырасти и расцвести…
«И умереть», — подумала Лилиан.

Он не понимает меня. Он не знает, что я любым колдовством хотела бы вырвать у смерти те несколько дней, которые в действительности мне уже не суждено прожить. Зато я никогда не стану ворчливой восьмидесятилетней старухой и меня не постигнет участь стареющей женщины, которую не хочет больше видеть ее любовник и от которой он в испуге отшатывается, встретив ее через много лет. В памяти моих возлюбленных я останусь вечно молодой; я буду сильнее всех остальных женщин, которые проживут дольше и станут старше меня.

— Женщине нельзя быть одной в Венеции, особенно если она молода и уж во всяком случае, если она красива.
— Разве здесь вообще можно почувствовать себя одной?
— Больше, чем где бы то ни было, синьора. Если, конечно, вы здесь не родились.

Он привязал меня к себе тем, что, будучи со мной, ни о чем не спрашивает.

Сегодня ночь Оберона. Все здесь заколдовано: этот яркий свет, эти синие тени и сама жизнь, которая кажется и реальной и призрачной одновременно. Шагов совсем не слышно, все бесшумно скользят под музыку. Как страстно я мечтала о таком празднике, сидя в занесенном снегом санатории с температурным листком над кроватью и слушая музыку из Неаполя или Парижа. В такую ночь у моря, когда светит луна и каждое дуновение ветерка приносит аромат мимоз и цветущих апельсиновых деревьев, в такую ночь словно бы и нельзя умереть. Люди сходятся и, секунду побыв вместе, теряются в толпе, чтобы снова оказаться в чьих-то объятиях. Перед тобою все новые и новые лица, но руки остаются те же.

— Вы не хотите владеть никакой собственностью? 
— Я хочу владеть всем, а это значит не владеть ничем.

— Ты мне очень нравишься. Почему я никогда не зову тебя по имени?
— Меня никто не зовет по имени.
— Тогда я тем более должна звать.

— Я боготворю тебя.
— Не говори это слишком часто. Боготворить можно только издали.
— Но не тебя.
— Тогда говори об этом все время. Мне это необходимо, как вода и вино.

— Почему вы живете на левом берегу? Из романтических побуждений?
— Случайно. Это самое лучшее побуждение из всех, какие я знаю.

— Что ты нюхаешь? Чем я пахну?
— Чесноком, луной и ложью, которую я никак не могу распознать.