— Ковальски, варианты.
— Стратегическое отступление.
— Поясните...
— Мы убегаем, но мужественно.
Сбежать будет сложно... поэтому придется победить!
Чтобы сбежать от повседневной серости, нужно постоянно развиваться.
— Ты доволен поездкой?
— Как всякий, кто едет, чтобы от чего-то убежать.
Иногда лучше сбежать и ждать, будут тебя искать или нет.
Говорят, что у узника всегда есть шансы убежать от стерегущего его тюремщика. И в самом деле, для узника успех всегда важнее, чем для тюремщика. Тюремщик может забыть, что он поставлен стеречь, – узник не может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о том, как помешать ему бежать. Оттого часто удаются поразительные побеги.
Если останешься — они тебя достанут, если убежишь — они тебя тоже достанут...
Когда мы уберемся отсюда, у всех, кто с нами столкнулся, останется на память сотрясение мозга.
Иногда, когда люди едут в путешествие, они убегают от чего-то.
Иногда мы хотим скрыться от самих себя — мы не хотим быть собой — слишком трудно быть самим собой. Именно в такие моменты мы обращаемся к наркотикам или к алкоголю, чтобы они помогли нам забыть, кто мы на самом деле. Это, конечно, только временное решение проблемы, которая все равно вернется, и иногда эти временные решения становятся хуже, чем первоначальная проблема. Да, это — дилемма. Есть ли ответ? Конечно, есть. Мудрый человек сказал с улыбкой: «Ответ — в самом вопросе».
— Если ложкой копать, то через четыре года мы будем дома. Понимаешь?
— Я тебе говорю, что если повнимательнее изучить вот эту схему, которую я достал, то, может быть, получится пораньше, чем через четыре года. Нам осталось сидеть два! Нахрена нам четыре года копать туннель?!
Ты не боишься, что тебя ранят. Знаешь: кто прячется от боли, тот прячется от самой жизни.
В тысяча девятьсот шестьдесят шестом году Энди Дюфрейн сбежал из тюрьмы Шоушенк. От него остались только грязные тюремные тряпки, кусок мыла и старое кайло, стертое почти до основания. Помню, я подумал, что такой штукой можно прорыть туннель лет за шестьсот. У Энди на это ушло меньше двадцати лет.
А ещё...
Я не мог думать о будущем — у меня не было будущего. В назначенный час я беру свое плавательное снаряжение и иду на корму лайнера, потом прыжок в темноту и… полная неизвестность. Я не мог думать о прошлом — оно исчезло, отпало само собой. Все мое внимание сосредоточилось на настоящем. Я живу в этом отрезке настоящего, и он, как шагреневая кожа, неумолимо сокращается.