— Замёрз или страшно? – подошёл к нему сзади дедушка, приобняв за плечи.
— Зябко, – ответил Витя, уже любуясь вспышками молний. – Разве я маленький, чтобы какой-то грозы бояться?! Это ведь не война все-таки.
— Ну, молнии-то тоже опасаться требуется. Что до войны, то век бы вам молодым её не видеть. Всегда так говорю.
— А дядя Миха видел?
— Видел, – вздохнул дед. – Мы оба видели. Его она неба лишила, а меня земли.

– А есть деревья, которые не любят друг друга? – спросил Витя, удивлённо разглядывая причудливо изогнутые стволы.
– А то. Тады они как бы расходятся. Растут вскрай, а стволами сторонятся, изгибаются. Коль уж совсем друг дружку невзлюбят, так одно цветёт, крепчает, а другое чахнет, кончается. Спорят, кто сильней, и одно соки из земли все для себя заберёт, а другому уж не достаётся. Вот так идёшь, бывало, по тайге, а деревья тебе беднуются, плачутся на судьбинушку свою, прям как люди.

Йоськин отец, у себя на родине литературе учил, тяжелей карандаша ничего и в руках-то не держал, поди, так тут скоро не выдержал, от каторжной работы в доходягу превратился…
– Как это, в доходягу? Кто это?
– Это такой человек, что волю к жизни потерял, последние метры по свету ходит. Бывает, кто-то ослабеет от тяжёлой работы и голода, да и чахнуть начинает не по дням, а по часам. Воли в нём нет, чтоб за жизнь-то зацепиться. Ток два желания и имеет: чтоб поесть досыта да поспать. Ни о чём другом думать не может. А это дело страшное. Такие мысли своего хозяина досуха высасывают. Вот и доходит.

А зачем вообще ночью человеку одеваться? Всё равно ничего не видно. Только, чтобы согреться, – подумал Витя. – А так-то, ни цвета на одежде не различишь, ни рисунка.
Если бы люди по ночам бодрствовали, а днём спали, то и все вещи у них были бы только тёмно-серыми. И одного человека от другого отличали бы только по голосу. А вот днём всё просто: какую одежду оденешь, тем и будешь. Оделся пожарником – ты пожарник. Оделся генералом – иди, командуй. Всем сразу понятно, кто ты такой.