Очень часто хорошо писать – это значит избавиться от страхов и неестественности. Сама по себе деланность, начиная с необходимости какой-то вид письма называть «плохим», а остальные – «хорошими», – это поведение, диктуемое страхом. Хорошее письмо – это ещё и умение делать хороший выбор, когда дело доходит до выбора инструментов.
… писательские курсы и семинары имеют по крайней мере одно неопровержимое преимущество: там желание писать прозу или стихи воспринимается серьёзно. Для вдохновенных писателей, на которых всю жизнь глядят с сожалением друзья и родственники (“Ты бы всё-таки не бросал пока работу” звучит рефреном и произносится с улыбкой мудрого дядюшки), это неоценимы. На писательском семинаре, если вообще где-либо, можно проводить приличные куски своего времени в мире собственном мечты. Но разве вам нужно разрешение и пропуск, чтобы туда попасть? Разве вам нужно повесить на себя табличку ПИСАТЕЛЬ, чтобы вы поверили, что вы действительно писатель? Надеюсь, что нет.
Бывает так, что авторы детективов, по примеру своих персонажей, не оставляют никаких следов в литературе.
Пояснение к цитате:
В аннотации книги, от редактора-составителя. Полный текст: «Бывает так, что авторы детективов, по примеру своих персонажей, не оставляют никаких следов в литературе. Так вот, мы таких публиковать не стали.»
Сперва-то казалось, что даже весело — придумывать персонажей и их поступки, дергать за ниточки, двигать сюжет туда или сюда. А потом вдруг оказалось, что ни о каком придумывании и помину нет, что сюжет двигается не по ее желанию, а по своему собственному, что поступки не придумываются, а случаются как будто сами. Знаменитое пушкинское «Представь, какую штуку удрала со мной Татьяна! Она замуж вышла!» оказалось не поэтическим кокетством, а чистой правдой.
Пояснение к цитате:
История про независимое поведение пушкинской героини известна по рассказам Льва Толстого. Когда его упрекнули в том, что он слишком жестоко поступил с Анной Карениной, он в ответ привел эту фразу Пушкина.
Так ведь бывало. С каждой новой книжкой бывало. Поначалу все рассыпается, крошится, как пересохшая от времени бумага, и персонажи все на одно лицо, и события разбегаются как ручейки из разбитой чашки. А потом вдруг что-то щелкает в механизме мироздания... И персонажи обретают собственные лица. И сюжет перестает быть придуманным, ему уже не нужны авторские указания, он сам отлично знает, куда двигаться.
Писатель без издателя — пустое место. Ноль без палочки. Но и издатель без автора ни за каким чертом никому не сдался. Симбиоз.
Некоторые мои доброжелатели избрали довольно странный способ утешать меня. Я не раз слышал уже подозрительно елейные голоса: «ничего, после Вашей смерти всё будет напечатано!». Я им очень благодарен, конечно!
Пояснение к цитате:
Из письма Павлу Попову, 1937 год.
Рассказы и романы – это не сувенирные футболки или деревянные футболисты. Это реликты, остатки неоткрытого ранее существовавшего мира. Дело писателя – с помощью инструментов из своего ящика достать их из земли, повредив как можно меньше. Иногда окаменелость маленькая, просто ракушка. Иногда огромная, тираннозавр-рекс со всеми своими гигантскими рёбрами и оскаленными зубами. В любом случае – короткий рассказ или тысячестраничный роман – техника раскопок, по сути, одна и та же.
Пояснение к цитате:
Один из первых романов Кинга – «Кэрри» – не был бы опубликован, если бы не его жена Табита. Она вытащила из мусорной корзины рукопись и убедила отправить её в издательство.
Писание – это не выживание в экстремальных условиях, это – складывание слов. Многим писателям – настоящим, большим – посчастливилось прожить очень спокойную жизнь без лагерей, войн, опасных приключений. Пруст, Флобер, Кафка, сами можете продолжить. Из русских – Саша Соколов, Александр Гольдштейн. Или возьмите Володю Шарова. У него была очень счастливая спокойная жизнь, и это не помешало ему написать мощнейшую прозу о страшной русской трагедии.
Знаю, ты спросила, что значит быть писателем, а я пишу тебе какую-то несуразицу. Но это и есть несуразица, Ма, — я ничего не приукрашиваю. Я принижаю. Вот что, в конце концов, значит писательство: ты наклоняешься так низко, что мир предлагает новый милосердный ракурс, панораму из мелочей; ворсинка вдруг превращается в полотно тумана размером с твое глазное яблоко.
— Бывало у тебя такое, что ты придумываешь картину, — ты собирала пазл с пейзажем Томаса Кинкейда, — а потом помещаешь туда себя самого? Ты когда-нибудь наблюдал за собой со стороны? Следил за тем, как все дальше уходишь в созданный тобой пейзаж?
Как мне было объяснить, что ты говоришь о писательстве? Как сказать, что мы так близки, что тени наших рук сливаются на соседних страницах.
А ещё...
Писателей существует великое множество, я люблю приводить аналогию с архитекторами и садовниками. Есть писатели-архитекторы, они все-все планируют, рисуют подробнейшие чертежи, и еще до того, как будет вбит первый гвоздь, они знают, на что дом окажется похож, где будут стоять шкафы, как будут проложены трубы, и все это архитектор запечатлеет в чертеже задолго до начала какой бы то ни было работы. И есть садовники, что выкапывают ямку и закладывают в нее семечко, поливают своей кровью и наблюдают за тем, что же вырастет, какую форму оно примет. Они знают, какое дерево они взращивают — дуб это или вяз, страшилка или научная фантастика, — но они не знают, насколько большим оно вырастет и какую форму примет. Я самый настоящий садовник, а вовсе не архитектор.