Я разучился и страдать, и наслаждаться: я мертвец.
Между каждым копом и смертью лежит толстая броня бесчувственности, однако, если жертвой оказывается другой коп, этот толстый мозолистый слой прорывается и чувства выплескиваются наружу, как древесный сок весной.
— А вдруг у него с сердцем плохо? — спросил Манни.
— С каким сердцем? — спросила Ма.
Люди – это кусачие звери, наперегонки бегущие к водопою. Некоторые оказываются проворнее других, вот и все.
Если ничто не способно задеть тебя за живое, значит, ты давно умер.
Ты умрёшь с дырой у себя в груди. Разве не к этому ты стремился всё это время?
Пояснение к цитате:
К Айзену
Пояснение к цитате:
перевод Вячеслава Радионова.
— Зачем ты это сделал?
— Пусть они внизу поедят.
— А если так сделают все сверху?
— Они так и делают.
Пояснение к цитате:
Тримагаси плюнул вниз на еду.
Мы часто лишаемся очень многого. Так часто, что к возрасту 30 лет становимся опустошенными и с каждыми новыми отношениями у нас в душе остается всё меньше того, что мы можем отдавать. Но ничего не чувствовать, заставить себя ничего не чувствовать – это неправильно.
— Когда?
— Когда, что?
— Когда ты начал убивать людей?
— Сколько себя помню, я всегда убивал…
— Значит… ты убил многих…
— Ну…Даже не знаю, сколько…
— И ты не чувствуешь вины, тебе не снятся кошмары, ты ни капельки не раскаиваешься?
— Мне это не знакомо… Я просто знаю, что плохие люди умирают, а хорошие живут.
— Кто это решает? Как ты можешь знать, хороший или плохой человек, которого ты убил?
— Они плохие, поэтому их ненавидят… И заказывают мне их убийство.
— А что насчет тебя? Все те, кого ты убил, ненавидят тебя… Разве это не значит, что ты тоже плохой?
— Они… Не знают меня.
Характерная особенность андроидов — рассуждать о проблемах всемирного значения в шутливой манере. Полнейшая бесчувственность, непонимание смысловой нагрузки произносимых слов. Лишь пустое, формальное умствование; определения и аксиомы.
В эту минуту я впервые по-настоящему понял, как далеко во мне подвинулся процесс окостенения: я скользил по жизни, словно по быстро текущей зеркальной воде, нигде не задерживаясь, не пуская корней, и очень хорошо знал, что в этом холоде есть что-то от мертвеца, от трупа — пусть ещё без гнилостного запаха тления, но это душевное окоченение, эта жуткая, ледяная бесчувственность уже словно предваряли подлинную, зримую смерть.
Увы! Я мнил, что это были высокие, благородные чувства. Но я и не задумался над тем, как мелочно и низко с моей стороны было не пойти к Джо, – я знал, что она отнеслась бы к нему с презрением. Всего один день миновал с тех пор, как Джо исторг у меня слезы; они быстро высохли, да простит меня бог, слишком быстро!