— Маяковский, каким местом вы думаете, что вы поэт революции?
— Местом, диаметрально противоположным тому, где зародился этот вопрос.
— Маяковский, вы считаете себя пролетарским поэтом, коллективистом, а всюду пишите: я, я, я...
— А как вы думаете, Николай Второй был коллективистом? А он всегда писал: «Мы, Николай Вторый...» И нельзя везде во всем говорить «мы». А если вы, допустим, начнете объясняться в любви к девушке, что же, вы так и скажете: «Мы вас любим»? Она же спросит: «А сколько вас?»
Не ругайте меня мерзавцем за то, что редко пишу. Ей-богу же, я, в сущности, очень милый человек.
— В семье Пушкиных родился...
— Интересно, кто же всё-таки родился?
— Гоголь!
Если грубо обобщать, то моя точка зрения очень проста: мат — это, в общем, такая же часть русского языка, как любое другое слово. Соответственно, употреблять его можно только к месту. Например, слово «монитор» (или любое другое) мы употребляем там, где этого требует смысл предложения («Монитор заляпан какой-то гадостью»), а не там, где мы хотим («Я шёл по монитор улице и кушал плюшку монитор»). С матом — та же ситуация.
Я стихи простые эти
Сочинила в туалете!
... Сама юность волнующая,
Сама младость ликующая,
К поцелуям зовущая,
Вся такая воздушная.
Секретарь суда грешил стишками.
Закат запыхался. Загнанная лиса.
Луна выплывала воблою вяленой.
А у подъезда стоял рысак.
Лошадь как лошадь. Две белых подпалины.
И ноги уткнуты в стаканы копыт.
Губкою впитывало воздух ухо.
Вдруг стали глаза по-человечьи глупы
И на землю заплюхало глухо.
И чу! Воробьев канители полет
Чириканьем в воздухе машется.
И клювами роют теплый помет,
Чтоб зернышки выбрать из кашицы.
И старый угрюмо учил молодежь:
— Эх! Пошла нынче пища не та еще!
А рысак равнодушно глядел на галдеж,
Над кругляшками вырастающий.
Эй, люди! Двуногие воробьи,
Что несутся с чириканьем, с плачами,
Чтоб порыться в моих строках о любви.
Как глядеть мне на вас по-иначему?!
Я стою у подъезда придущих веков,
Седока жду с отчаяньем нищего
И трубою свой хвост задираю легко,
Чтоб покорно слетались на пищу вы!
Весна, 1919 год.
— Трудно быть мужем женщины, которой Мандельштам посвящает стихи.
— Это толстый такой? Из наркомата внешней торговли? Знаю я его... Мандельштам Семён Борисович...
— Осип Эмильевич. Поэт.
— Скажите, он мог бы её убить?
— Зиночку? Зачем?
— Ну если бы ему пришлось выбирать между её жизнью и интересами партии? Мог бы?
— Он её любил.
— А чего же он ушёл от неё?
— Трудно быть мужем женщины, которой Мандельштам посвящает стихи.
— Это толстый такой? Из наркомата внешней торговли? Знаю я его... Мандельштам Семён Борисович...
— Осип Эмильевич. Поэт.
— Ваша профессия?
— Поэт.
— В карточке сказано «писатель».
— Это почти тоже самое.
— Тут не существует «почти». Что вы подразумеваете под словом «поэт»?
— Это значит писать, не будучи писателем.