Франц Вертфоллен. О Летучих змеях. Неаполь

Всё – не проблема.

Да ничего вообще не проблема, когда ты готова решать.

Не жрать одеяло в отчаянии, не сидеть на кровати и пялиться в шкаф, но решать вопрос за вопросом.

Ничего не проблема, когда ты действуешь от…

правды.

От своей правды.

Если танец Солнца тебя чему-то и учит, так это тому, что за болью есть жизнь. Ты думаешь, боль – конец, а это даже не начало. Тебе ещё плясать и плясать. И ты привыкаешь к боли, и только когда она больше не отвлекает тебя, только тогда ты свободен от страха.

Силы не отмеряются при рождении, но даются идущему.

«Мне восемь лет и я, размахивая кочергой, как Томми-ганом (хотя вряд ли Томми-ганом особенно поразмашешься), прыгаю по дивану.

Сiao, ciao, ciao!

И пародирую таких Бобби или Лаки или неважно.

Важно только одно – жить, как умирать, с сердцем хулигана – легким и безбашенным.

Бесстрашным сердцем.

Ты совершаешь ошибки и получаешь за них. И знание, что есть ошибки фатальные… а есть ли они?

Наверняка.

Но это даже не полпроцента от массы ошибок, которую люди по лени своей называют «фатальной».

А если не те полпроцента, то «фатально» лишь то, что ты не исправляешь сам.

Фатально лишь то, что ты не исправляешь!

Мы валялись и смотрели на звезды.

И текила плыла
в воздухе
или в теле.

И больше не надо было преуспевать –
всё уже преуспето.

Теперь надо перекраивать себя и не добиваться конфеток
от мира,
а перекраивать его,
потому что бог
наш,
ещё очень юный,
но уже бог,
сказал – вот вам мир,
а вот таким я хочу его,
за работу, парни,
ну! За работу!

И то – хорошо.
То – великолепно.
То – взбивает кровь в пену,
и только это – любовь.

ФРАНЦ: Если ты выкупаешь их время за деньги, отгораживая себя контрактами от затхлости их сердцевины, то ты промышленник. Если стараешься, зажмурившись, подфлиртовать, чтоб они голосовали за тебя – политик. А кто им будет хозяином? Так вот тот, кто станет…

Сверкнул нам клыками.

ФРАНЦ: Тот Чингисхан. Потрясатель вселенной.

Прикрыв рот салфеткой, принцесса захохотала переливчатым смехом существа, пережившего всё, и даже готового на большее.

Больше всех наслаждался Герберт, зеленоглазым котом похрустывающий кростини и лакающий наши разговоры, как густые, пенные, холодные сливки.

Юный, о, юный,

о, сотни раз опьяняющий Вакх.

Моё сердце – в почках. Оно упало, десять раз поднялось, и ещё пять раз упало лишь от того, как угольна шалость, острая, что ваши ресницы, брызжущая с вас в танце и колющаяся обещанием вечной, прекрасной, невыносимой вседозволенности богов.

Мамма миа!