Харуки Мураками. Мой любимый sputnik

Мы безмолвно общались в повисшей тишине. <...> Молчание, связывающее нас, заполняло собой все щели, все пустоты в наших душах.

— Как это лучше объяснить... Иногда на меня обрушивается такая тоска, такая беспомощность — будто разваливается вся конструкция мира: правила, устои, ориентиры — раз! — и перестают существовать. Рвутся узы земного притяжения, и мою одинокую фигуру уносит во мрак космического пространства. А я даже не знаю, куда лечу.
— Как потерявшийся спутник?
— Да, пожалуй.

У каждого человека так: ты можешь получить что-то особое от судьбы только в какое-то определённое время своей жизни. Это – будто крошечный язычок огня. Люди осторожные, внимательные и удачливые способны его сберечь, раздуть из него большое пламя и потом жить, подняв высоко над головой уже факел с этим огнём. Но если хоть раз его потеряешь – больше он к тебе никогда уже не вернётся.

Между нами зеркало, отделяющее нас друг от друга. Но расстояние толщиной в одно стекло мне не преодолеть. Никогда.

Человеку нужно от чего-то отталкиваться, чтобы двигаться дальше.

Ей хотелось запрятаться в какой-то безымянной глуши и там бережно хранить, лелеять свои дорогие воспоминания.

Все в этом мире выглядит совсем не так, как оно есть на самом деле.

Собственно говоря, в том, чтобы стать сильным, ничего плохого нет. Абсолютно. Но оглядываясь назад, понимаю, что тогда настолько приручила себя к этой мысли: «Я — сильная», — что даже не пыталась понять тех, кто был слаб.

Я всегда испытываю легкое замешательство, когда приходится говорить о себе. Сбивает с толку классический парадокс самой постановки вопроса — «Что есть я?». Когда я рассказываю о себе, то как рассказчик, естественно, провожу ревизию себя как объекта рассказа. То есть я выбираю: о чем говорить, о чем нет, даю себе определения, и получается нечто, обструганное со всех сторон. Вот и спрашивается, сколько в таком «я» остается объективной правды от меня настоящего?

Она относилась к тому типу людей, которые лучше умрут с голоду, чем что-нибудь себе приготовят.

И тогда я поняла. Всю дорогу мы казались замечательными попутчиками, хотя были всего лишь одинокими металлическими болванками, и каждая описывала круги по собственной орбите. Издалека они смотрятся прекрасными падающими звездами. А на самом деле там — мы, запертые поодиночке, как преступники, внутри этих железок, и летим неизвестно куда. Если случайно орбиты двух спутников совпадают, тогда мы и встречаемся. И соприкоснувшись, даже способны узнать друг в друге родную душу. Но лишь на мгновение. Чтобы в следующий миг вновь оказаться в абсолютном одиночестве. Пока не сгорим где-нибудь дотла и не превратимся вообще в ничто.

Ненадолго воцарилась легкое молчание, как бы напоминая о течении времени.

Встречаясь, мы говорили часами. О чем угодно. И никогда не уставали друг от друга — нам все было мало. Какие только мы темы ни обсуждали — книги, мир, природу, слова... В наших встречах-разговорах было столько тепла и духовной близости, сколько и не снилось иным любовникам.

Лёд, как и должно быть, — холодный, розы, как и прежде, — красные.

Сумасшедшая любовь обрушилась на неё, как смерч, способный вмиг опустошить бескрайнюю равнину: всё, что имеет хоть какую-то форму и попадается на пути, он сметает под корень, без разбору швыряет в небо, ни за что ни про что кромсает в клочья и корежит до неузнаваемости, после чего, нимало не утратив мощи, уносится к Тихому океану, безжалостно рушит Ангкор Ват, по пути, в индийских лесах, испепеляет семейство несчастных тигров, в персидской пустыне превращается в самум и хоронит в песке целый экзотический город-крепость. В общем, любовь поистине монументальная.

А что вообще такое — эта «красота», в чем ее ценность? — всегда удивлялась Сумирэ. Однако никто не мог толком ответить на этот вопрос. Ясно одно: есть в красоте нечто такое, что действует на людей.