— Это несправедливо. Это невозможно.
— Что не одно и то же.
Теперь, когда я знала, кто она, эта ее кротость выглядела нелепой, как огромный орел, что пытается, съежившись, уместиться в воробьином гнезде.
— Как же ты поступил? Когда Ахилл и Агамемнон не захотели тебя слушать?
И в свете очага увидела его улыбку.
— Очень просто. Нужно учесть это, составляя план.
Боги и страх, боги и страх! Только об этом ты и говоришь. И только об этом говорила всегда. Но тысячи тысяч мужчин и женщин ходят по земле и живут до старости. И кое-кто даже счастлив, мама. Они не сидят с унылым видом в надежной гавани. Я хочу стать одним из них. Намерен стать. Как ты этого не понимаешь?
— Я не пропаду, обещаю.
Не можешь ты этого обещать, хотелось крикнуть мне. Ты ничего не знаешь. Но чья в том вина? Я скрывала от него лицо мира. Написала его историю яркими, смелыми красками, и он пленился моим искусством. А теперь поздно возвращаться и все менять. Я должна быть мудрой, раз так стара. Должна понимать: коль птичка улетела, рыдать бесполезно.
— Если я начинал беспокоиться, не случилось ли чего с отцом, она качала головой. “Не бойся за него. Он слишком умен, чтоб погибнуть, ведь ему ведомы свойства человеческих душ и он знает, как обратить их себе на пользу. Он уцелеет в этой войне и вернется домой”. И я успокаивался, ведь все и всегда происходило так, как мать говорила.
Крепкий лук — так Одиссей ее называл. Неподвижная звезда. Женщина, которая себя знает.
Боги мнят себя родителями, — сказала я, — но на самом деле они дети — хлопают в ладоши и требуют еще.
Не забывай, Телегон, напоследок всегда бывает сильный шторм. Переждите его.
Свои секреты нужно держать при себе, а то все потеряешь.
Нет вашей любимой цитаты из "Мадлен Миллер. Цирцея"? Добавить цитату