— А как по-украински будет отель?
— Хотель.
— А номер?
— Нумер.
— А перина как?
— Пэрина!
— Опа, так я знаю украинский язык!
Каждый раз чувствую себя плохим, когда просто хочу быть счастливым.
— Ты не понимаешь, бухнуть на скамейке под кустом — это же...
— Это стильно.
— Вот!
— Это винтаж.
Он вышагивал решение, причем мне кажется, что он не думал в этот момент ни о чем, просто шел себе и шел, а оно в нем вызревало.
— Да, хорошего вы мнения о женщинах...
— Да нормального мы мнения о женщинах, мы плохого мнения об их подругах.
— Сынок, это нехорошо.
— Мам, я не за осуждением, я за пониманием пришёл.
— Это несправедливо по отношению к Насте. Ну всё-таки двадцать лет...
— Да нет никакой справедливости. А я, мам, есть.
— Сынок, так нельзя.
— Пап, я знаю, что нельзя. Это ж вы меня воспитали. Но как можно — тоже невозможно.
Ты знаешь, у меня в детстве для таких случаев был способ. Я себе представлял, что ко мне приходят фашисты, но не для того, чтобы «хенде хох», а с благородной миссией, помочь мне разобраться в моём внутреннем мире. Светят мне в лицо и задают вопрос, на который я сам себе не могу ответить. Не могу докопаться до правды, там... «Кого ты больше любишь, Марину Штурманову из «8 В» или Яну Мищенко из «9 Б»? Если скажешь правду, мы тебя отпустим, а нет — расстреляем». А они эту правду почему-то знают, ну, фашисты. И я так вдруг собираюсь и понимаю... Яну Мищенко! «Молодец, русский Иван...»
Что русскому отчество, то немцу фамилия.
