Аллен Гинзберг – цитаты

Свята сверхъестественная экстраординарная сияющая мудрая доброта души!

Когда я не думаю о сочинении стихов, и думаю о чем-то живом и ярком, и потом я замечаю это, я ловлю себя, думая об этом, и я думаю: «Ах!» И это оставляет мои сочинения чистыми, беспримесными...

Конечно, существует желание доминировать, подавлять, и существует желание быть подавляемым, и это доставляет удовольствие! Я думаю, что в каждом человеке есть элемент садомазохизма, и это нормально, это игра. Это существовало всегда. Маркиз де Сад и Захер-Мазох считались интеллектуалами. Я думаю, S&M — явление более или менее нормальное. Люди все время играют эти роли и меняются ролями тоже. Вопрос в том, делают ли они это неосознанно, без понимания того, что именно они делают, и становятся одержимыми или, может быть, жестокими, или они делают это сознательно, и в этом случае это становится их стилем, а не какой-то слепой одержимостью. Они понимают, что это — всего лишь игра. Некоторые приверженцы S&M верят, что существует бог и дьявол, и вечный ад, и они становятся дьяволом и относятся к этому на полном серьезе, не понимая, что они всего лишь... заблуждаются, «попались на удочку»!..

Если долговечность считать приметой высокой культуры, то австралийские аборигены — победители. Они никогда не доверяли своих мыслей бумаге, поэтому они обладают колоссальной генетической памятью.

— Вы любите мальчиков?
— Я думаю, каждый, в ком есть хоть капля гуманизма, любит мальчиков!

Берроуз пишет от руки на маленьких клочках бумаги, лежа в постели. Он собирает эти бумажки в файл, раскладывает их по сюжетам и добавляет к ним газетные вырезки, картинки и так далее — все, что как-то связано с этими сюжетами.

Я думаю, даже по прошествии времени люди будут помнить многие-многие строчки Боба Дилана, некоторые строчки Джона Леннона. Но почти вся академическая поэзия будет забыта.

Поэзия — это как радио — или телестанция, которая продолжает трансляцию даже после твоей смерти. Поэзия способна на это. В то же время телешоу не имеет такого перманентного эффекта, если это только не произведение какого-нибудь гения. Хотя даже если это и так, пленки со временем портятся и рассыпаются. То, что действительно остается в сознании, может транслироваться от поколения к поколению.

Мы опрокидывали стереотипы, но делали это без агрессии и истеричности. Как в моей поэме «Вопль»: «... Позволяя симпатичным матросам вы*бать себя в жопу и крича от удовольствия...». Но согласно стереотипу это было бы: «... И крича от боли...». Хотя реализм заключается в том, что в таких случаях кричат от удовольствия, а не от боли. И этот реализм, здравый смысл, сочетающийся с юмором, приняли не только геи, но и многие «натуралы».

Я всегда был одновременно и антикоммунистом, и антикапиталистом. Так как моя мать была коммунисткой, а отец был социалистом, я с детства осознал весь хаос политики. Я никогда не был сталинистом. Скорее — буддистом или анархистом. Мои мозги никогда не были ни под чьим контролем!

Было стремление придумать новое расположение слов на странице, которое бы отражало развитие живого, разговорного, настоящего языка, а не старого, литературного.

У нас были друзья, но мы не были группой в буквальном смысле слова. Уже в то время много людей было задействовано в этой субкультуре. В барах собирались гомосексуалисты, наркоманы, художники, любители марихуаны и поэзии, и это все было в рамках старой богемной традиции... Ты понимаешь, что значит «богема»?

Мы поклялись друг другу, что он мог владеть мной, моим умом и всем, что я знал, и моим телом, и я мог владеть им, и всем, что он знал, и его телом; и чтобы мы отдали себя друг другу, чтобы мы могли обладать друг другом, как собственностью, и делать все, что захочется, сексуально или интеллектуально, и в смысле постижения друг друга до тех пор, пока мы не достигнем мистического «Х», в котором сольются наши души...