Хочешь больше красивых моментов? Становись человеком, способным их создавать.
Это же фантастика – по сути, мы живем в мире, населенном онемевшими аутистами. Как вообще таким существам удалось выжить?
О человеческой закрытости от мира.
Из стиха "Метаморфозы".
Ах, Ева,
Печален, прозрачен вечерний
Звон
О неиспытанном.
И что еще надо для счастья?
Никогда искренность не забрасывайте.
Но — искренность, люди. Не воинствующую глупость, что себя «прямотой» называет.
Не оскорбляй грусть
Поводом.
Нежность моя,
Да будет море тебе —
Молоком,
Корабли—корицей.
Да будут знамёна твои
Красны
Кровью всех,
Кто осмелится возгордиться
Перед славой твоей —
Неуёмной, неугасимой —
Римской —
Неизменно дальше предела.
О, святые
Адское это дело
Вышивать прощальным золотом на его плече
Клеймо, что выжигает он на каждом встреченном из людей...
Plus Ultra.
Мелкие желтоватые зубы, морщинки гусиные и не гусиные – тихая улыбка старушки.
ДЖОНСОН: Я знаю, мне ужасно… мне абсолютно не идет улыбка.
ФРАНЦ: Что вы! Просто… она к вам непривычна. Улыбка вас не знает и еще боится, но если вы будете улыбаться чаще, она к вам привыкнет и вас полюбит.
Опять улыбается.
ДЖОНСОН: Вот вы же ужасный льстец, если так подумать.
ФРАНЦ: Сказала она человеку, всё их знакомство твердящему ей, что она – пень, таракан, слизь, грязь, урод, и желающему её задушить.
ДЖОНСОН: До сих пор?
ФРАНЦ: Нет, знаете ли, отпустило.
1930-ые годы. Болонья и Анатомический Театр. Доктор Эшли Джонсон — псхоаналитик, решившая разобраться в наркотическом прошлом Франца. После некоторых бурных событий, Эшли в первый раз улыбнулась.
История показывает как люди работают, думают, побеждают и проигрывают. Смотреть этот театр для Франца - выверять свою абсолютную гегемонию. Для людей - возможность рассмотреть свои поступки с "анатомической" точностью.
Если мы об интеллекте, силе воли, целеустремленности, то у обывателя их нет, на то он и обыватель. Почему-то еще какие-то полвека назад, это не вызывало проблем. Лишь последнее десятилетие, максимум два, все внезапно решили, что каждый — талант, гений нераскрытый и заслуживает персонального рога изобилия.
Тесто вымешивает,
кисленьким пахнет,
капуста стоит на пирожки
и засыпаешь
под царевну и серого волка.
Засыпаешь, потому что верится, что пока так горят лампы, и живут в избах, затерявшись в
восемнадцатом веке – вымешивают так тесто мясистые, толстые бабы, старые-старые, пока
рассказывают о волках, и пахнет капустой – мир не может быть хрупок.
Или как бы он ни был хрупок, всегда будет, где прилечь и согреться.
И чтоб пахло деревом, тестом
и самую малость – дымом.
И не страшно.
И даже можно, кажется, жить.
К примеру, два охотника встретили в лесу дракона. Один заметил изогнутые когти и белые зубы, а другой – мудрость в миндалевидных глазах. Первый человек будет говорить всем, что у них в лесу поселилась страшная зверюга, которую надо убить. Второй – расскажет о старом мудреце, которому не надо мешать.
— А на самом деле?
Откинув назад рыжие кудри, сморщив носик, девочка пнула камешек.
— И что вы такие неразвитые пошли? Мир – это то, что вы о нем думаете: вы решите, что море розовое, горячее и соленое – оно таким и станет, ясно? Я могу решить о море совсем другое. Для меня оно может быть прозрачным, холодным и горьким. Выходит, что если я вам скажу, где находится мое море, вы все равно придете не туда, теперь ясно?
— Да, – хором дети.