Как ужасно, что мне не страшно умирать. Наверное, потому что Калиостро уже умер, умерли его чувства и желания. Остался только разум... несчастный разум, который возомнил что он один во вселенной и ему все позволено. Разум, который подверг сомнению все законы мироздания и вознамерился утвердить свои собственные.
Он просит меня о последнем одолжении... Он рвется на свободу.
Человек хочет быть обманутым, запомни это. Все обманывают всех, но делают это слишком примитивно. Я один превратил обман в высокое искусство, поэтому стал знаменит. Но тут мне открылась иная истина... Кажется, кто-то там, наверху, вздумал меня обмануть. Ты знаешь, мне не дано вызывать любовь. Страх, восторг, уважение... я легко пробуждаю в людях. А любовь... Увы.
— Перемещается.
— Уходит.
— Куда это он?
— Куда-куда, в грядущее.
— Хочешь большой, но чистой любви?
— Да кто ж её не хочет?
— Тогда приходи, как стемнеет, на сеновал. Придёшь?
— Отчего ж не прийти? Приду. Только уж и Вы приходите. А то вон сударь тоже позвал, а опосля испугался.
— Она не одна придёт. Она с кузнецом придёт.
— Каким кузнецом?
— Дядей моим, Степан Степанычем. Он мне заместо отца — кузнец наш.
— А зачем нам кузнец? Не, нам кузнец не нужен. Что я лошадь, что ли? Зачем нам кузнец?
— Благословлять. Вы же изволите предложение делать?
— Так, свободна... Ступай, не видишь — играем.
— От светлейшего князя Потемкина. Имею предписание задержать господина Калиостро и препроводить его в канцелярию для дачи объяснений.
– Это невозможно – он в грядущем.
– Достанем из грядущего, не впервой.
на дуэли
— Хитростями да магнетизмом счастья любви не добьешься!
— Тогда скажите, как достичь его?
— Не знаю.
— Если бы знала, сама была бы счастлива.
И с барышнями поаккуратней! Мраморные они, не мраморные — наше дело сторона. Сиди на солнышке, грейся!
— Что же вы предлагаете? Отбить её у графа?
— А хоть бы и отбить... Отбить! Ты, Алеша, всё привык — на готовенькое. Придумал себе, понимаешь, идеал. На блюдечке подай его тебе... И стишки вот чужие читать — невелика доблесть. Вон небось, Петрарка-то твой, посадил свою Лауру на коня и фьюить, — только их и видели...
— Я знал, что буду неверно понят...
— Мы знали об этом.
— В благородство человеческое уже давно никто не верит.
— Ни один человек.
— А жаль...
— Я чувствую, здесь собрались люди скептического нрава, посему — вернёмся к трапезе. Видите эту вилку?
— Ну...
— Хотите, я её съем?
— Сделайте такое одолжение.
— Да что Вы, граф! Помилуй Бог! Вы меня как хозяйку позорите! Сейчас десерт... Фимка, ну что ж ты стоишь! Неси бланманже с киселём!
[Калиостро ест вилку]
— Да, это от души. Замечательно. Достойно восхищения. Ложки у меня пациенты много раз глотали, не скрою. Но вот чтобы так, за обедом — на десерт, и острый предмет!? Замечательно! За это вам наша искренняя сердечная благодарность. Ну ежели, конечно, кроме железных предметов, ещё и фарфор можете употребить — тогда... просто слов нет.