Тебя со мною нет, и смертным хладом
потока жизни скована струя.
Бесплодна и пуста душа моя,
Зияющая беспросветным адом.
Как я хотела быть с тобою рядом,
чтоб чувствовал ты радость бытия,
когда в тебя переливаюсь я
вся целиком: улыбкой, жестом, взглядом.
Но от любви моей ты так далёк,
я в пустоту протягиваю руки,
мой голос поглощает тишина.
Одна твержу я нежности урок, -
увы, напрасно длю я сердца муки:
из нас двоих люблю лишь я одна.
В переводе И. Чежеговой.
В переводе И. Борониной.
Сотни изнуренных голодом и побоями советских людей везут в концлагерь в Бухенвальд. Двенадцатый день в дороге…
Двери вагона заперты, окна наглухо забиты. От крыши и стен, нагретых июльским солнцем, пышет жаром. Дышать нечем. Люди задыхаются. Двое смельчаков пытались отбить доски на маленьком окошке. Их наповал срезали автоматчики.
Предмет искусства, хотя и называется вещью, отнюдь не есть вещь, не есть неподвижная, стоячая, мертвая мумия художественной деятельности, но должен быть понимаем как никогда не иссякающая, вечно бьющая струя самого творчества, как живая пульсирующая деятельность творца, хотя и отодвинутая от него временем и пространством, но все еще переливающаяся и играющая цветами жизни. Художественное произведение, отвлеченное от конкретных условий своего художественного бытия, умирает или, по крайней мере, переходит в состояние анабиоза.
А порой, чтобы любить, совсем-совсем ничего не нужно.
Вот так любится само и струится... Переливается всеми оттенками и греет ладони.
Засыпать с теплыми руками и в теплых руках бесценно....