— И тем не менее ты здесь, а Ник куда-то пропал, так что — ты влип.
— Влип.
— А тебе не стоит побольше волноваться?
— У меня атараксия.
— Атараксия?
— Это состояние, которому свойственно отсутствие тревоги и беспокойства.
Я отношусь к категории излишне восприимчивых людей.
У меня выработался некий инстинкт, позволявший мне видеть сквозь слой повседневности то, что скрыто в глубине.
Довольно странно, но чем большего ты добиваешься, тем уязвимее и чувствительнее ты становишься.
Честный и чувствительный человек откровенничает, а деловой человек слушает да ест, а потом и съест.
Но почему он доверил нам свой самый большой секрет? Я так и спросила.
— Потому что вы дети и можете это понять, — сказал он. — И потому что я слышал вон его... — Он кивнул на Билла. — Ему пока еще невтерпеж смотреть, если кому-то плохо приходится. Вот подрастет, тогда не станет из-за этого ни плакать, ни расстраиваться. Может, ему что и покажется, ну, скажем, не совсем справедливым, но плакать он не станет, еще несколько лет — и не станет.
— О чем плакать, мистер Реймонд? — Билл вспомнил, что он мужчина.
— О том, как люди измываются друг над другом и даже сами этого не замечают. О том, как белые измываются над цветными и даже не подумают, что цветные ведь тоже люди.
Мне свойственна совершенно сверхъестественная возбудимость инстинкта чистоты — в такой мере, что я физиологически ощущаю — обоняю — близость или тайные помыслы, внутренности всякой души.
Кажется, у меня есть какая-то особая тяга к фильмам с высокой концентрацией насилия в кадре. В определенной степени я уже потерял всякую чувствительность к сценам такого рода, поэтому сами по себе они меня не трогают.
Кто слишком радуется ясному дню, тому и ненастье снести стократ тяжелее.
Но женщины всегда особо чувствительны к вещам, которые могут их украсить.
Я боролась с этим вот уже некоторое время. Еще до нашей комической свадьбы я уяснила себе, что он меня привлекает. Такое случалось со мной и прежде, как это случается практически с каждым из нас. Внезапно возникшая чувствительность к присутствию, к появлению какого-то мужчины — или женщины. Следишь за ним глазами, устраиваешь «неумышленные» встречи, наблюдаешь за тем, как он занимается своим делом, и при этом испытываешь особые ощущения, глядя на движущиеся под рубашкой плечи, на выступающие косточки запястья или на то место под подбородком, откуда начинает расти борода.
Это сердце. Человеческое сердце. Только оно умеет так грустить и радоваться.
Как ни стараюсь щадить ваши чувства, вечно выясняется, что кто-то недоволен моим внешним видом. А кто-то, наоборот, так доволен, что лучше бы не.
Я фигурирую в собственной биографии лишь в качестве свидетеля и, так сказать, пострадавшего: всю жизнь я болею чудесами.