Цитаты про нацизм

Перед самой войной, когда преподаватель высшей офицерской артиллерийской школы подполковник Иван Иванович Смирнов отдавал свои знания и опыт будущим командирам, будущим героям обороны Москвы, героям Ленинграда, Сталинграда, Севастополя, в это же самое время штандартенфюрер Карл Кох, комендант крупнейшего в Европе политического концлагеря Бухенвальд, учил своих подчиненных пытать, убивать, организовывать массовые казни, проверял действие печей крематория, готовился претворить в жизнь гитлеровский план «Обезлюживания Европы».

Я говорю вам, зло не Гитлер, Сталин, Сатана.
Зло – это вы.
Я.
Мы.
Это мы – нацисты,
мы – фашисты,
мы – изверги,
мы, каждый из нас, кто болен страхом.
Кто слеп и глух к искренности богов.
Перед окончательной ликвидацией мой мальчик, мой Вакх каждому давал выбор – перешагни гордыню, прими меня в сердце и живи. Он каждому говорил – вот тебе зрение, вот ответственность, прими ответственность и живи. Как Иисус, что встретил прокаженных и сказал им «излечитесь», и лишь один вернулся и отблагодарил. Лишь один принял. Лишь один излечился. Такие мы, люди.

Немцы не нация революционеров. Они были нацией исполнителей приказов. Приказ заменял им совесть. Это стало их излюбленной отговоркой. Кто действовал по приказу, тот, по их мнению, не нес никакой ответственности.

Немцы остаются бюрократами, даже если они творят заведомо неправое дело. Им кажется, что тем самым оно становится правым.

— Вот было бы великолепно, если бы во тьме человек не чувствовал боли. Правда?
— Наоборот, боль становится сильнее, потому что человек боится. Кого только?
— Себя самого. Но все это выдумки. Бояться надо не себя, а других людей.
— Это тоже выдумки.
— Нет. Так считалось до восемнадцатого года. С тридцать третьего известно, что это не так. Культура — тонкий пласт, се может смыть обыкновенный дождик. Этому научил нас немецкий народ — народ поэтов и мыслителей. Он считался высокоцивилизованным. И сумел перещеголять Аттилу и Чингисхана, с упоением совершив мгновенный поворот к варварству.

— Приказ сам по себе почти всегда бескровен. С этого все начинается. Тот, кто сидит за письменным столом, не должен хвататься за топор. А людей, выполняющих приказы, всегда можно найти, особенно в нацистской Германии.
— Даже кровавые приказы?
— Кровавые тем более. Ведь приказ освобождает от ответственности. Можно, стало быть, дать волю инстинктам.

— Нигде человеческая жизнь не дешева так, как в Германии. Эсэсовцы высчитали, что один еврей, даже работоспособный и молодой, стоит всего тысячу шестьсот двадцать марок. За шесть марок в день его выдают напрокат немецким промышленникам, использующим рабский труд. Питание в лагере обходится в шестьдесят пфеннигов в день. Еще десять пфеннигов кладут на амортизацию носильных вещей. Средняя продолжительность жизни — девять месяцев. Итого, считая прибыль, тысяча четыреста марок. Добавим к этому рациональное использование трупа: золотые коронки, одежду, ценности, деньги, привезенные с собой, и, наконец, волосы. За вычетом стоимости сожжения в сумме двух марок, чистая прибыль составляет около тысячи шестисот двадцати марок. Из этого следует вычесть еще женщин и детей, не имеющих реальной ценности. Их умерщвление в газовых камерах и сожжение обходится на круг в шесть марок. Сюда же надо приплюсовать стариков, больных и так далее. Таким образом в среднем, если округлить сумму, доход все равно составляет не менее тысячи двухсот марок.
Лоу побледнел как полотно.
— Это правда?
— Так было подсчитано. Официальными немецкими ведомствами. Но до известной степени эта цифра может колебаться.