Боли самой по себе, — начал он, — иногда недостаточно. Бывают случаи, когда индивид сопротивляется боли до смертного мига. Но для каждого человека есть что-то непереносимое, немыслимое. Смелость и трусость здесь ни при чем. Если падаешь с высоты, схватиться за веревку — не трусость. Если вынырнул из глубины, вдохнуть воздух — не трусость. Это просто инстинкт, и его нельзя ослушаться.
... каждый человек для себя — один-единственный на свете. Один-единственный, сам по себе среди великого множества других людей, и всегда боится.
Ожидание опасности всегда страшнее самой опасности, и ожидание зла в десять тысяч раз хуже самого зла.
Одиночество — не только возвышенная потребность мятущейся души, но и более-менее надежная гарантия, что в ближайшее время тебя никто не съест.
Если вы попали в безвыходную ситуацию, не бойтесь. Поздно.
Тот, кто не познал страх, не должен ввязываться в битву.
А если ты никогда не дрался, то боишься всего на свете: боишься боли, боишься того, что не сможешь справиться с противником.
А ещё...
— Ты знаешь Секстину Аквафину?
— Да, ну... В смысле я с ней работаю.
— Она такая крутая! Её музыка делает меня сильнее! Я чувствую, что способна на всё.
— И тебя это не оскорбляет? Например она говорит «Молюсь я богу, чтобы у плода была душа, чтобы ему было больно, когда раздавлю его как клопа!»
— Это шутка. Неужели не понятно, что это шутка?
— Ну конечно же...
— Думаешь она на самом деле хочет стрелять в свой зародыш?
— Нет, я понимаю.
— Делать аборт страшно. Протестующие на улице, приходится слушать сердцебиение и всё такое, а когда об этом шутишь, это уже не так страшно, понимаешь?
— Да...