Андрей Макаров — цитаты из книг автора

– А у нас вообще в посёлке человек раскрывается, своё нутро показывает. Здесь долго притворяться не получается. Чужих спин нет – все на виду, – сказал дед и хрустнул сушкой.
– Нехороших сразу видно?! Такие, небось, здесь не уживаются? – спросила мама.
– Всякие есть, и были. Это, как в тайге – деревьев разных много, но для каждого своё назначение, своё место. Сдуру напролом полезешь, можно и без глаз остаться, но то ж твоя вина будет, а не дерева. А ежли в стволе да корнях внутри труха да гнильё, то само падает, иногда прямиком в реку, – произнёс дедушка.

По малолетству и куст – дворец, и мох – перина, а к старости-то местечко собственное потребно.

Это хорошо, когда по своей воле спину сгибаешь. А бывает ведь, что и жизнь нагибает, – не разогнуться.

Знать знаем, а ведём себя иной раз, как звери. Опосля нам же и аукается. Взять хоть клетку: посади в неё человека, и сразу двух заключенных получишь. Один внутри сидеть будет, а второй охранять снаружи встанет. И неизвестно ещё, кто из них двоих более свободный.

Тайга к себе приняла, упокоила и следы замела. Ток вот река никак не успокаивается, всё кости моет, о прошлом напоминает. Казалось бы, всё стирается, а нет – правда
остаётся и от неё не спрячешься.

Машина поравнялась с котом. Тот на мгновенье повернул голову в сторону проезжающих, взглянул своими жёлто-зелёными глазами на бликующие стёкла «уазика» и снова сосредоточился на колеблющейся траве.
– Не боится ведь! – удивился Светлов.
– Хозяином себя здесь чувствует, – произнёс секретарь райкома, разглядывая статного Иннокентия с лоснящейся чёрной, как смоль, шерстью.
– Ты его ещё секретарём поселковым назначь! – вдруг бросил Светлов и раздражённо добавил. – Вы тут вообще все страх потеряли. Куда ни плюнь, везде хозяева! Что коты, что люди. В Москве вот тоже сейчас каждая тварь себя начальником возомнила …

А зачем вообще ночью человеку одеваться? Всё равно ничего не видно. Только, чтобы согреться, – подумал Витя. – А так-то, ни цвета на одежде не различишь, ни рисунка.
Если бы люди по ночам бодрствовали, а днём спали, то и все вещи у них были бы только тёмно-серыми. И одного человека от другого отличали бы только по голосу. А вот днём всё просто: какую одежду оденешь, тем и будешь. Оделся пожарником – ты пожарник. Оделся генералом – иди, командуй. Всем сразу понятно, кто ты такой.

У Касьяныча в городе дочка обитается. Мы у неё заночевали. Как раз в новом дому квартиру имеет. Высоко, на девятом этаже. Вышел я на балкон, глянул, а вокруг, тоска-тоской, одни дома серым квадратом стоят, а двор, что тюрьма на пересылке. А деревья на том дворе маленьки, хилы. Сразу видно – света и воздуха им не хватает. Одно слово – заключённые.

Эх, бедолага. От одного берега оттолкнулся, а к другому не пристал. Так и плывёт посередине, куда река вынесет.

Дальше солнца не сошлют, ниже земли не упадёшь. Пробовали уж – не вышло.

– Откуда ж меня погнать можно? Я, небось, на земле живу, а она, матушка, для всех нас общая. Одну воду пьём, одним воздухом дышим. Сама земля и есть дом родной – как хошь живи, хоть вдоль, хоть поперёк, и никто тебе не указ! А что хаты своей нет, так оно и не надобно – чего нет, то и не потеряешь никогда. Мне, как коту твоему, будка не нужна. Я ж не цепной. К одному месту не привязанный.

Коптит человек небо зазря, что и людям рассказать ему не о чем – вот и съедает его изнутри чёрна зависть. К здоровым липнет, о больших делах мечтает, а спроси подробно, все мечты про жирный кусок хлеба с салом окажутся. Вот и бесится на других-то. Хозяевам руки лижет, на других лает. А коль придётся, так и хозяев загрызет. Сторониться таких надо.

Каждому своё. Для одной рыбы другая рыба доразвитая. Кабы кака рыба человеком жить стала, её бы другие не приняли. А человек рыбой запросто век прожить может. Хоть птицей вольной, хоть мышом серым, хоть кобелем цепным. А вот человеком – это ему нечасто удается.

– А друзья у него были?
– Как сказать? Скорей нет, чем да. Ну, а как с ним ребятне дружить? Говорят ему: «Пойдём птиц из рогаток сшибать», а он: «Нет, живые они, нельзя».

Йоськин отец, у себя на родине литературе учил, тяжелей карандаша ничего и в руках-то не держал, поди, так тут скоро не выдержал, от каторжной работы в доходягу превратился…
– Как это, в доходягу? Кто это?
– Это такой человек, что волю к жизни потерял, последние метры по свету ходит. Бывает, кто-то ослабеет от тяжёлой работы и голода, да и чахнуть начинает не по дням, а по часам. Воли в нём нет, чтоб за жизнь-то зацепиться. Ток два желания и имеет: чтоб поесть досыта да поспать. Ни о чём другом думать не может. А это дело страшное. Такие мысли своего хозяина досуха высасывают. Вот и доходит.