— Ваше Величество, взгляните на меня! Никому не известно, кто из нас на несколько минут или секунд, старше другого.
— Вы действительно мой брат?
— И меня преследуют с самого рождения, чтобы вы могли спокойно царствовать.
— Я этого не знал.
— Теперь вы знаете.
— И все же, я с этим согласен.
— Не сомневаюсь.
— Государство часто требует жертв.
— Очень утешительно, тем более, что пожертвовали не вами, а мной.
— Теперь мы поменялись ролями, в маску закован я. Но я не ропщу, я принимаю участь, которую вам угодно было мне приготовить.
— И что же дальше?
— Вероятно, вы займете мое место в Лувре, а я, вероятно, займу ваше в Бастилии.
— И что, даже попав в Бастилию, вы не откроете правду коменданту?
— Даже под пыткой, я предпочту, чтобы никто ничего не знал. Я думаю о Франции, о своем королевстве.
— Это в точности, как с кашей в детстве. Ты ведь помнишь? Я не помню, где это было, Сен-Жермен, кажется. Ты бросил в меня кашей за завтраком. Я бросил в ответ и завязалась драка. Ты помочился на меня, я на тебя и вот мы катаемся по полу и мочимся друг на друга.
— Ты это начал.
— Ты бросил в меня кашей. Но виноват остался я, потому что ты написал на брата, а я на короля!
Проблема отражений, что почти всегда они говорят правду.
— Расскажите мне о вашем сыне.
— На смертном одре он попросил меня рассказать о жизни при Вас.
— И что вы рассказали?
— Правду. Что это дар Божий быть рядом с Вами, что Ваши сады так великолепны, что сами рождают красоту и что от их вида у кого угодно перехватывает дыхание. Еще я сказал сыну, что когда-нибудь и он будет жить и работать на моем месте, станет частью самой благородной семьи в мире. В которой каждый осмеливается мечтать, что когда-нибудь он будет жить как король. Или королева. Во дворце, который пленяет взор и пленит сердце и что однажды, когда нас всех уже не будет, об этом чудесном месте будут слагать легенды. Но когда это произойдет, боюсь те, кто будут их слушать, могут в них не поверить. Они примут их за сказки.
— Вашему сыну это понравилось?
— Он спросил, туда ли он отправится. И я ему ответил, что да.
— Многие сказали бы, что Ваш сын сейчас в лучшем мире, но я думаю, что истинный рай в объятиях его отца, быть здесь, с Вами. Сейчас. Но это не нам выбирать, у Бога свои планы. И не нам сомневаться в Его замыслах.
— Возьмите кресло. Я сказал кресло, не табурет. Кресло с подлокотниками.
— Но лишь король может сидеть в кресле рядом с Вашим Величеством.
— Вы больше, чем король. Вы мой друг.
— Я всегда относился к тебе с любовью и уважением.
— Так ты себе говоришь, когда трахаешь мою жену?
— Ну хоть кто-то же должен!
Вы удивительная женщина, вы предаете живых и храните верность тени.
— Вы очень одинокий человек, сир.
— Я король.
— Я обожаю Версаль, сир.
— А короля?
— Сир, без короля не было бы Версаля.
— Я так вам доверял, так верил, так высоко ценил! Не допускал о вас никаких сплетен! А вы повели себя, как...
— О сир, не произносите слово, которое рвется из ваших уст, оно недостойно Вашего Величества.
Всех куртизанок, что отправляли к персидскому послу, позже находили с перерезанным горлом.
— Как вы думаете, Дегре, все же Бей не станет обращаться с маркизой дю Плесси-Бельер, как с обычной уличной девкой?
— Боюсь, сир, что для Бея нет никакой разницы между французской маркизой и французской проституткой.
О, мадам, вы невозможны! Но прошу вас, оставайтесь такой всегда.