— Я люблю тебя.
— Это пройдёт.
Дары твои нужны не Господу, а тебе самому. И только после тебя – тем сирым и убогим, что находят утешение в доме Господа нашего.
— Убийство, святой отец.
— Почему ты убил кого-то, Рэймонд?
— Из-за денег, святой отец.
— Из-за денег? Ты убил кого-то из-за денег?
— Да, святой отец. Не из гнева. Не из-за чего. Просто за деньги.
— Кого ты убил за деньги, Рэймонд?
— Вас, святой отец.
— Простите?
— Я сказал — вас, святой отец. Вы что, глухой?
— Это напомнило мне кое-кого, кого я потеряла.
— Человек о котором помнят — не потерян.
— Будешь в аду гореть!
— Я уже сгорел...
Любовь ужасна. Она ужасная, болезненная, пугающая, заставляет сомневаться в себе, осуждать себя, отдаляться от других людей в твоей жизни, делает тебя эгоистом, жутким типом, заставляет зацикливаться на волосах, жестоким тебя делает, заставляет говорить и делать немыслимое. Этого хочет каждый из нас и это личный ад. И не удивительно, что мы не хотим нырять во все это в одиночку.
— В святых клятвах – к примеру, тех, что мы даем под венцом, — мы обещаем превозмогать животные инстинкты и наследовать Господу.
А Господь никогда не сдается. А это ведь, подумал я, неправда. В Библии можно найти немало случаев, когда Бог, загнанный в угол, предпочитал начать все с начала, вместо того, чтобы смиренно терпеть. Вспомните Великий Потоп. Вспомните Содом и Гоморру.
— Да что вы за священники?
— Старомодные.
— В церковь не ходят в маске, как и в шляпе.
— И не обсуждают кражи в исповедальнях. Однако за этим мы собрались.