Это Америка — полная демократия, но она с помощью винтовки с оптическим прицелом когда надо.
Русских приговорили. Никто с ними ни на какие переговоры не пойдет. Вся задача русских — стать настолько сильными, чтобы в этой ситуации их сила стала аргументом их бытия. И нет цены, которая была бы велика за то, чтобы это произошло.
Главное одно. Советский Союз был единственной державой, ипостасью русской империи, которая была на втором месте по экономике. И в полном масштабе была сверх-державой. А вот каждый раз, когда Россия, ненавидимая Западом, не имеет второе место в мире, а имеет 7-е, возникает Крымский сценарий. При котором любое объединение западных стран и любая мощная коалиция вызывает у России массу проблем. Конечно, ядерное оружие резко облегчает ситуацию, но те не менее... Значит, вопрос заключается в том, что великое достижение большевизма заключалось в том, что ценой этой самой демократии, т. е. болтовни, он сумел вывести страну с 7-го места на второе. И выиграть войну.
Мир оказался гораздо более сложным, чем мир, в котором врага нашего врага можно поддерживать. Когда-то можно, а когда-то нельзя.
И наконец про нас. Я вижу уже во многих передачах, что все видят этот мир как мир покоя нашего, что вот мы создали себе счастливую нормальную жизнь. Мамочки с колясками. Покой и воля. А Блок писал: и вечный бой, покой нам только снится. И ведь явно писал по поводу пушкинских строк. Смысл здесь заключается в том, что не будет этого мира, полного доверия и покоя. Не будет этого мира мамочек с колясками. Потому что в этот мир американцы и все остальные будут врезаться как угодно, дестабилизировать здесь что угодно. Создавать себе любые очаги внутренней поддержки. А мы, создавая этот покой, будем все время производить своего могильщика. Поэтому. Либо динамика, либо мы в этом покое все проиграем, как проиграла Российская империя.
Простите, но так всегда и начинались мировые войны. Они же начинались с того, что вот эта страна чуть-чуть нарушила правило, эта, эта, здесь сработал импульс. И сколько времени дергались все на Балканах, перед тем, как началась мировая война. Вот такие учения, такие маневры, такой конфликт. И все время гасили, гасили. Наконец убили Фердинанда. Все. Кранты. Надоело! Эта бесконечная утомленность мира, оттого, что он не понимает что творится...
— Как интересно. Теперь они сами решают, что является основанием для войны, а что — нет. И еще ставят себя в интересную позицию морального превосходства над всеми. (реплика Владимира Соловьева)
— Они говорят: вы никогда не предугадаете, когда мы захотим это все воздействовать. Когда захотим — тогда и воздействуем. А вы гадайте — мы её будем задействовать или нет. Такая удивительная игра в отгадайку.
— При этом они нас упрекают в непредсказуемости (реплика из зала).
Насчет моральных принципов. Каждый пытается выдать свою иногда очень прагматическую позицию за моральную. Но пока хотят это сделать, мораль странным образом функционирует. Не безупречно, но как-то функционирует. Но когда от морали отказываются, и нет ее даже близко, а есть только интерес, на земле начнется ад.
И есть еще один вопрос. Совершенно правильно сказали про украинцев, и их трансформации. И действительно власть может многое. Но можно я скажу свое мнение? Ну вот русские — не украинцы. Точка. Другие они. Они — замечательные люди, и нам дороги...
Но когда они живут и работают в России, они становятся русскими (реплика Владимира Соловьева)
Я скажу свое мнение. Эти технологии можно крутить где угодно — в Средней Азии, в Армении, на Украине. А с русскими этот номер не проходит. И никто до сих пор этого не понимает. Был такой Ракитов (Анато́лий Ильи́ч), который по указанию Бобкова (Филиппа) говорил, что надо сменить коды русской цивилизации. Ну и как, сменили? Сменили Ракитова и Бобкова, а не коды. Вопрос заключается в том, что именно представляет собой русский народ. И когда ему будет сказано то слово, как правильно говорит Карен Георгиевич (Шахназаров), которое этот народ услышит и поймет, что это мир не на бабки, а на жизнь. И вот когда это будет понято по-настоящему, следующих этапа два: формирование национальной интеллигенции и формирование субъекта, который будет спасать нацию от погибели. Эти два этапа надо не пропустить.
Все-таки инерция прозападного существования в данный момент, когда мы разговариваем, невероятно сильна. Она сильна не в народе, который давно стоит на анти-западных позициях. И не в самых верхушечных слоях, которые понимают, что к чему. Она сильна в средних слоях элиты, которые глубоко укоренены на Запад. Они продолжают смотреть туда. Когда умрет надежда на партнерство с Европой? Сколько еще можно изнашивать терпение нации на эти тщетные попытки — потому что мы рвемся на Запад? Причем все понимают, что каждый шаг туда — это смерть страны. И единственное, что можно сделать — это повернуться в другую сторону.
Главное противоречие между рациональностью и жизнью заключается в том, что рациональность всегда мыслит в субъект-объектных отношениях. Я исследую стакан, стакан не знает, что я его исследую. Потому что он — вещь. Я его исследую как вещь, а вся возможность исследования делегирована мне. Теперь представим, что это по-другому, что стакан знает, что я его исследую. В этом случае он и есть человек. Между людьми и политическими силами нет субъектно-объектных отношений. Там — субъект-субъектные отношения. Вся наука улетает. Потому что она не занимается субъект-субъектными отношениями. Ими занимается теория интеллектуальных игр. Это не наука.
А что, у Гитлера был какой-то национальный и имперский интерес атаковать Советский Союз? Нет, конечно. Сталин был сугубо рациональным политиком, когда изумлялся и говорил: а зачем ему туда лезть? Я занимаюсь иррациональными факторами в политике. Никакого национального интереса у Германии атаковать Советский Союз не было. А если и был, то не 22 июня, а 22 мая. И этот месяц многое бы изменил. Здесь были оккультные соображения и мистические цели — атака на «большевистское исчадие ада», или что-то там еще. Не было национального интереса штурмовать Сталинград, как его штурмовали. А дальше возникает вопрос, что и у Наполеона их не было. Совершенно непонятно, зачем он поперся на Москву. Столица, напомню, была в Петербурге. У крестоносцев не было национального интереса завоевывать Град Господень.
Если говорить о коммунизме, то это пробуждение и раскрепощение высших человеческих возможностей. Все! Никто не говорит ни о какой потребиловке, ни о чем еще. Это раскрытие высших человеческих возможностей в человеке или преодоление отчуждения от родовой сущности.
У нас какие-то аксиомы, что молодежь хочет потребления. Никогда молодежь не хочет потребления. И не хотела она его. Я помню это поколение, которое ездило на целину. Потом было хуже, во время застоя… А тогда было — за презревших грошевой уют. Это свойство молодости, которое все время хочет мечты, открытые перспективы, какого-то чуда, борьбы и всего остального. Откуда мы взяли, что они хотят прозябать?
Русский народ великий государственный народ! Он создал самое сильное государство! Он великий собиратель! Он дважды!!! Дважды!!!... в двадцатом веке это государство разрушил. Дважды... потому что перестал любить. Вот перестал любить почему-то и всё. Вот когда он любит — он собирает, когда нет — возникает то, что возникает.