— Такова судьба, Лешенька. Будем страдать. Страданиями душа совершенствуется. Папенька говорит, что одни радости вкушать недостойно…
— Да пропади он пропадом, ваш папенька с советами своими! Без вас мне и жить незачем! Дайте мне ваш пистолет, граф!
— Нет! Нет, граф, не давайте! Нет! Если ты умрёшь, я тоже жить не стану! Я сердце остановлю, меня граф научил.
— Узнаёшь, Маргадон?
— Натюрлих, экселенц! Отличная фемина!
Осматривая женскую статую.
Надеюсь, застрелиться в присутствии гостя не противоречит вашим обычаям?
— Дядя Степан, ихний кучер на меня в лорнет посмотрел. Чего это он?
— Чего-чего? Зрение слабое!
— Беееедненький!
— Так я дорасскажу… Стрелялся, стало быть, у нас некий помещик Кузякин. Приставил пистолет ко лбу, стрельнул раз — осечка! Стрельнул другой — осечка! Э, думает, видно не судьба! И точно! Продал пистолет, а он у него дорогой был, с каменьями… Продал пистолет, да на радостях напился… а потом уж спьяну упал в сугроб да замёрз…
— Это он к тому говорит, что каждому свой срок установлен и торопить его не надо.
Ма тант, не будем устраивать эль скандаль при посторонних!
Ма тант (франц. ma tante) - тётя, тетушка.
эль скандаль (франц. le scandale) - скандал.
— Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении. Тут медицина знает разные средства, лучшее из которых и самое безвредное — беседа. Слово лечит, разговор мысль отгоняет. Хотите беседовать, сударь?
— О чём?
— О чём прикажете. О войне с турками, о превратностях климата или, к примеру, о графе Калиостро.
— О ком?
— О Калиостро. Известный чародей и магистр тайных сил. Нынче в Петербурге шуму много наделал. Газеты пишут — камни драгоценные растил, будущность предсказывал. А ещё говорят, фрейлине Головиной из медальона вывел образ её покойного мужа, да так, что она его осязала и теперь вроде как на сносях…
— Ведь я думал о нём, о Калиостро. Собирался писать ему в Лондон, в Париж. А он тут в России!
— Да мало сказать в России, он в тридцати верстах отсюда. Карета сломалась, кузнец в бегах, так он в Васильевской гостинице сидит, клопов кормит.
— Клопов? Великий человек, магистр — и клопов?
— Так они, сударь, не разбирают, кто магистр, а кто не магистр.
— Родился я в Месопотамии, две тысячи сто двадцать пять лет тому назад… Вас, вероятно, изумляет столь древняя дата моего рождения?
— Нет, не изумляет. У нас писарь в уезде был, в пачпортах год рождения одной только циферкой обозначал. Чернила, шельмец, вишь, экономил. Потом дело прояснилось, его в острог, а пачпорта переделывать уж не стали. Документ все-таки. Ефимцев, купец, третьего года рождения записан, от рождества Христова, Куликов — второго, Кутякин — первого…
— Да много их тут — долгожителей.
— От пальца не прикуривают, врать не буду. А искры из глаз летят. Вот хоть у господина Загосина о прошлом году мужик с возу свалился — да лбом об оглоблю. Ну, я вам доложу, был фейерверк!
— Всё сено сжёг. Да какое сено! Чистый клевер…
— Ладно врать-то! Чистый клевер… У вас всё осокой заросло да лопухами.
— Что вы такое говорите, Феодосья Ивановна! У меня воз сена стóит десять рублей.
— Стоить-то оно стóит, да никто ж его не покупает. У вас же совсем никудышное сено! Разве что горит хорошо.
— Да уж, граф, если вы действительно надумали сено покупать, так покупайте его у Феодосии Ивановны, не прогадаете.
— Не, у меня хорошее сено…
— О, Господи, да что ж вы такое говорите, господа? Какое непонимание! Наш гость повествует совсем о иных явлениях!
Вчера попросил у ключницы три рубля — дала, мерзавка, и не спросила, когда отдам.
— Мы договорились?
— Да, принц!
— Значит, я ставлю ультиматум…
— Да. А я захожу сзади... Ну, Джузи!
Статуя здесь ни при чём. Она тоже женщина несчастная. Она графа любит…
Алексей: — Я понял. Вы, сударь, обманщик и злодей! Я убью вас. Милостивый государь, вы — бесчестный человек!
Калиостро: — Это вызов?
Алексей: — Да!
Жакоб: — Господа, я в последний раз предлагаю вам подумать о примирении.
Маргадон: — Мерси, но сие невозможно.
Жакоб: — Тогда — к барьеру.
Калиостро: — Что же вы медлите, сударь?
Алексей: — Вы — гость, вам положено стрелять первым.
