Анна Гапошина (Аня Лекс)

если писать, то о двоих.
если терпеть, то лечь и не охать.

он каждый раз обещает тебя беречь.
но жаль, что выходит плохо.

в тонких линиях между нижним и верхним веком
слабо пульсирует бит до каждой из станций.

сейчас ты единственный человек,
кого я прошу остаться.

весна обливает бордюры кипящим битумом,
и свет стал немного ярче в закрытом карцере.

я знаю, тебе бессмысленно и разбито.
но еще не время сдаваться.

Привет, Дно.
Надо мною хвостами
стучат киты,
словно розгами.
/я во льду до костей и мозга/
пока корабли
покидали
свои порты,
моря открывали
рты,
где без всяких
циничных «ты»
я — сосуд
для обид и боли.
надо мною
соленая гладь.
и кому бы себя отдать,
если
я
ничего
не
стою,
разрушаю и строю.
не высказать.
не понять.
в глади
мутно-морского
цвета
персональные концы света.
и, наверное,
тебя
нету,
если мне
тебя
не
обнять.

колет. горько и тяжело.
птица клювом
не
в
то
ребро,
пока сотни десятков
«но»
разрывают
мое нутро
на четыре части,
и даже
глухое
«здрасте»
звучит словно
«мне бы счастья».
но хватит
об этом.
всё.

ненавижу даты,
коим положено улыбаться.
мне бы день еще не сломаться.
мне бы выстоять.

перебоями страшно-быстрыми
в висках моих
ледокол.

жизнь, похожая
на укол:

«да не бойся, анюта,
ты просто закрой глаза.
перестань, не кричи,
эти боли уйдут назад».

безысходно заело
несказанными «тер_пи».
кровяной светофор.
через гулы шагать вперед,
вспоминая того,
с кем хотелось бы
по
пути.

светофоры считают
секунды моих дорог.
я считаю, что мир
не так уж необходим,
если ты разбито/раз_давленно
одинок.

этот псевдо-праздник
саднит у тебя в груди
миллионом горячих гирлянд.
тугоплавким льдом.
ты теперь мой истинный
прототип.

город пахнет смолой
и нашатырем.
просыпаюсь,
как сердце в убитом теле.
черт знает
в
чьем.

прям как по Фрейду:
молчанием на отчаянье.
страшно подумать,
а вдруг мы с тобой нечаянно?
все, что нас мучает,
мы выбираем сами, но
мне не хотелось спасаться от этих мук.

я не нуждаюсь
ни в толике исцеления.
только бы быть всегда рядом
и вечно с теми бы.
правда кромсает докторским
заключением:
я выпадаю из самых любимых рук.

1.
пожарные мчатся туда, где горят мосты.
водный напор не пробьет костяную твердь.
этим вечером так велика вероятность простыть.
и умереть.

в соседском окне до сих пор не потушен свет.
в моем топе сегодня холод и мертвый курт.
в счастливых билетах ни смысла, ни счастья нет.
приметы врут.

2.
хлипкий март от холода стонет
капитан не достигнет суши
и если кто заикнется «она не помнит»
ты их не слушай
закрой уши
запри двери
пока я еще хоть во что то
верю.
3.
циклонические пустоты
к намнепричастные обороты
в каждой строчке.
уйти. остаться
нечастой встречей
в пространстве межпальцевом.
пожарные мчатся
к мостам горящим
во мне ни капельки настоящего
мам, прости
я совсем пропащая.
я стала на два человека старше.

у меня, привыкай, флешбек
и прозрачный лак.
я хочу отсюда сбежать каждое утро.
остается затертый красный билет в руках
и с перламутровым блеском дурацким для губ кондуктор.

мне всё это после ни выждать, ни переждать.
я стяну на себе чужой часовой пояс.
посидеть за некрепким.
поплакать за глупых вспять.
пожалеть, что любимый актер ни черта не холост.

не помогут ни анальгетики, ни анаболики.
они каждую часть меня расшвыряли мимо.
— Потерпи, успокойся, еще подожди хоть сколько-нибудь.
— Да пошли вы.

Соли по шее уже перебраться бы вплавь.
Вот неудача опять отдает долги мне.
Все эти люди спрашивают «как дела?»,
А в ответ на такое я просто хочу погибнуть.

Масштаб не велик. На карте мельчат города.
Мурашки колючим маршем идут по коже.
Быть может, тебя и не было никогда?
Ведь быть может?

море не ноет.
море сразу берет и душит.
море бьется руками
о скользкие камни суши.
его можно до бесконечности
долго слушать.
ему есть, что сказать.
морю даже никто не нужен.
и плевать, что сегодня ни с кем
не разделит ужин,
и что не с кем сегодня
под сердцем
ложиться спать.

и оно не умеет скучать,
так оно говорит само мне.
только видно, что море
до ужаса много помнит:
каждый камень и, знаешь,
каждую каплю нефти.
маяки ему даже
как-то печально светят
и пугают своими сигналами белых чаек.

вот в такие моменты
море как раз скучает.
акварелями топит
новые корабли.
оно делает вид,
что ему уже не болит
и не колется,
не пускает прожилки горем.

волны скроют все это.

я
так
не хочу быть

морем.

Никогда он не будет стезе своей нагло верен,
И глаза у него цвета жарких кофейных зерен.
Моя речь стала больше похожа на тот молебен,
Где мне просится, чтоб уйти он был
Не
Способен.

Человек — анальгин.
Человек — я не сделаю больно.
Я расколот и выпит.
Я вымыт и выброшен в волны.
Меня больше не помнят.

Я крупнокалиберный нытик.
Я и твой антидот, твой мощнейший из всех спазмалитиков.

Миндали твоих глаз
До безумия глубоководные.
В этих заводях расцветают русалок лица.

Я бы пал на их дно,
Но мои батискафы сломаны,

И сегодня погружение не состоится.

У организма хронические зима и бронхит.
Блондинка в пиджаке по ящику скажет,
Что Земле очень больно
От каждой из новых скважин,
И я прекрасно понимаю,
О чем она говорит.

Новая скважина в скриплоголосом сопрано
Стремительно рвет острие
К земельному сердцу.
Вы лучше скажите, куда мне деться,
Если я сплошная
открытая
рана.

С новым грудным пожаром!
С комком в гортани!
Выдохнуть, остановиться, руки разжать.
Не стоило, видимо, мне за тебя дрожать.
Кисти тихо срастались
Единой тканью.

Кружевом черным крепко скрутилось прошлое.
Кто за него дрожал,
Кто от боли ныл.

На пароме твоей широкой, как мир, спины,
Разбиваюсь
В словесное
Крошево.

это как
моральная расчлененка.
слишком много болевых
точек.
по чуть-чуть
забываю твой почерк.
вырезай червоточины.
останемся
просто прочерком
в системе
моих достижений.

это как
удар
в солнечное сплетение.
как отсутствие
отражения.
как сериал
со сто пятой серии,
когда не понять,
кто кому
кто.

ты стреляешь на поражение.

я закрываю окно.
меняю
фоновое изображение.
ложусь не/спать.

пока тебе там улыбаются.
держат за руки невзначай.
так многое надо сказать.
я остываю,
как кем то
забытый чай.

тебе плевать.
тебе неизменно плевать.

тихо
сдирать с души
чужой
кожуру.

каждое слово помню.
и
каждый звук.

помню тебя
глазами
и кожей
рук.

только тебя скоро
выскоблят
и
заберут.

«вам бы вдвойне
осторожно
ходить по краю»,-
мне говорили.
стоит ли верить
в это.

я остаюсь неверным
вариантом
ответа,

которые
не
выбирают.

Я ухожу навзрыд.
Каждый мой шаг как взрыв.
Слишком поздно для покаяний и аффирмаций.

Я троекратно приказываю вам сдаться.
Черт чем не шутит, можно и разболеться
От сквозняков, толкающих ваше сердце.
Нету свободного места в реанимации.

Хватит держаться за капли. И в даль не пялься.
Веки прикрой и уже ничего не бойся.
Просто сдавайся.

А что бы было, если счастье бы похоронили?
На ту могилу приходили б ежечасно
Толпы людей, что ранее остыли.
Толпы курящих, плачущих, несчастных,

Оравы девочек, рыдающих по мальчикам,
По вереницам слов, озвученных напрасно,
По поцелуям до фаланг холодных пальчиков
И по мечтам каким-то сладострастным.

И ты там тоже будешь, мне подобная.
Будешь отчаянно о чем-нибудь молиться,
Из целого ты снова стала дробная.
И, как всегда, приходится мириться.

Поверь, уж я-то знаю, как бессовестно
Скрывать такое состояние от мамы.
Когда охрипшим еле слышным голосом
Ей отвечаешь: «Мам, да всё нормально».

Когда лопатки в ужас расцарапаны,
Когда на кадрах зарисованные лица.
И не хватает сил открыться клапанам,
А в теле ледниковый «минус тридцать».