Главное, что у тебя сейчас все в порядке.
Мысли в пылИ не катаются по углам.
Завтра +20. Безоблачно и без осадков.
Будем, как раньше, гулять по центральным мостам,
Ныть, что ненужные/страшные/глупые. Знаешь,
Мне б сейчас за руки слишком доверчивых «нас».
Я на ногах, а ты только глаза продираешь.
Мне не хватает их – нежно-шалфеевых глаз.
Осень. Циклоны. Ветра расплетают укладки.
Все обещания где-то в засохшей грязи.
Главное, что у тебя сейчас все в порядке.
В свои неполные \адцать\
Уже придумали, как их назвали бы,
Но они никогда не родятся.
Я – рыба в пустом аквариуме.
Лечусь валиумом, верлибрами –
Завсегдатыми препаратами.
Я тебя прострелю калибрами
Сорок пятыми.
Ночь прощелкала пять минут первого.
Ночь прощелкала 0:05.
Никогда никому не верила,
И не стоило начинать.
улыбаемся скобками, туго выгнутыми наружу.
Осень рядом, и птицы глотают лужи,
А я глотками короткими пью «фервекс»,
Сдыхая под одеялом. Ты помнишь, Лекс,
Как ты говорила, что хватит порой вполне
Себя захотеть ощущать не на самом дне,
А выше людей, крыш и спящих рек –
ЗАХОТЕТЬ ощущать себя, знаешь, счастливей всех.
Я по письмам помню, как пахнут твои духи.
Ты мне присылала какие-нибудь стихи,
Ты мне ручки меж пальцев ставишь, крича: «Пиши
Обо всем, что в осадке твоей нелюдской души!»
И пускай мы пока на концах однополых трасс.
Говоришь мне: «Оставь его», а я снова пас.
При тебе я, знаешь, как без оков.
Помню: ты в «нирване» от пауков.
Мне глаза дробят эти 0:03.
Твое имя там – у меня внутри.
Волны кидают с прогиба никчемные тельца,
И я истерично кричу имена под водой.
Во мне. Надо всем. Ты повсюду со мной,
И мне от тебя никуда /убедилась/ не деться.
Все ранки со дна и поверх закупорены солью.
Волна истерически бьется о палубы нас,
А если конец, то, пожалуйста, здесь и сейчас.
Мы с морем теперь наконец поменяемся ролью.
Вода вымывает песок из под розовых пяток,
И пена меж пальцев снует так, как ты меж костей.
Я вне урагана скандалов, измен и страстей.
Наш срок без того ужасающе краток.
Волна в позвоночнике гнется, хлебая нас залпом.
Соленые пальцы вкуснее, чем праздничный ужин,
И мне сейчас ты /даже ты/, понимаешь? Не_нужен.
Твой образ во мне рассыпается медленным сальто.
Ты взглядами ломаешь мои спички.
Ты взглядами ломаешь мои стены.
Я и моя душа-анорексичка
Друг друга убиваем постепенно.
Друг перед другом корчимся от злости,
И ты не представляешь, как достало…
Да мне твоим «до встречи» рубит кости,
И «больно мне» попсой какой-то стало.
Да мне не больно – мне до судорог тоскливо,
И понедельники нутро секут до крови.
Полмира в ожидании прилива.
Нас спишут на массовочные роли.
Мне так сказали: «Кем-то ты больная».
При этом ни намека на лекарство.
Внутри саднит истерика чужая.
Память, ну здравствуй.
Ты взглядами ломаешь мои спички.
Ты взглядами ломаешь мои стены.
Я и моя душа-анорексичка
Друг друга убиваем постепенно.
Друг перед другом корчимся от злости,
И ты не представляешь, как достало…
Да мне твоим «до встречи» рубит кости,
И «больно мне» попсой какой-то стало.
Да мне не больно – мне до судорог тоскливо,
И понедельники нутро секут до крови.
Полмира в ожидании прилива.
Нас спишут на массовочные роли.
Мне так сказали: «Кем-то ты больная».
При этом ни намека на лекарство.
Внутри саднит истерика чужая.
Память, ну здравствуй.
Август щекочет в горле, сулит тревогами.
Как-то не умирается, пока ждешь
Тщетно, зачем-то, кого-то и долго так…
Знаю: придет сентябрь, и ты придешь.
Небо глотает солнце с больными стонами.
Город, как галерея печальных лиц.
Кожа в ледовой корке цветет бутонами.
Ласточки камнем в землю с чужих ресниц.
Лица облезут, знаешь, и станут белыми.
Будут ничем к теперешнему стыду.
Мы и без них останемся полуцелыми,
Забитыми насмерть в выбеленном углу.
За все, что не сказано быть бы давно распятыми
Средь площадей разрушенных городов.
Все имена остаются в душе стигматами.
И мне тебя мало, даже когда взахлеб.
Не важно, что утром
в июле звонить
Больше некому.
Как слабость порола
Нам глотки, свербя
Меж костей?
И люди менялись
Людьми между
Важными сделками.
Ты знаешь, мой
Голос, по-моему,
Больше ничей.
А мысли забиты
Под край «не забыть»
И дилеммами.
И, знаешь, мне,
Кажется, больше
Уже не нужны
Ни строчки про нас,
Ни подруги с больными
Проблемами,
Которые, кстати,
По сути, не очень
Страшны.
Инструкция к людям
С глазами «атлантика»
Не прилагается:
Безудержно глупая
Личность с остатками
Сил.
И кто-то кого-то
Неистово добивается,
А кто-то кого-то
В конец, понимаешь,
Добил.
Стоим по щиколотку в соленом море.
В плечах знобит.
И горизонт как-то криво скроен,
И не болит.
И ветер кожу грызет зубами-
Как будто псих.
Я буду мерить тебя шагами
От сих до сих.
Хватай за жабры своих «прохожих»
И резко вниз.
Синдром Монро на прозрачной коже
Давно завис.
Шлифует тело и щиплет пальцы
Морская соль.
И нам бы тут навсегда остаться.
У нас ноль : ноль.
Такой души покаянной нету
Уже нигде.
Да и моя уже, знаешь, где-то
Давно в воде.
И говорила, присев напротив -
Смешной акцент.
Я помню, красить любила ногти
Под цвет «абсент».
Теперь, наверно, костями бьется
О русла рек.
Полмира в розницу продается.
Возьмите чек.
В уши иголкам вплетаем чуть видные нити.
Измотаны. Выжжены до однократных нулей.
И плевать, если честно, что ты не со мной, а с ней,
Шагая по ребрам отключенных батарей.
Позже с тобою на «Вы». Не прости, а простите.
Слушай, прокуренный майским не/западным ветром,
Хватит ломать километры забытых вершин.
Навстречу бежать водопаду ночных машин,
Не знаю зачем, но мы, правда, уже спешим
В мечтами твоими/моими затертое гетто.
Число килограммов тоски уже тысяче кратно.
Ты думаешь, ночью стихи не давали мне спать?
Мы просто с тобою привыкли друг в друга стрелять.
И снова в 3:40 с подушки неслышно привстать
И сказать «ну а ты как хотела, дурная?», и лечь обратно.
И все-таки, знаешь, сбегу в это чертово гетто,
Там нету счастливых знакомых и нету тебя.
Там вечно вплетается в волосы снег декабря,
Мне так и сказали – там место таких же, как я.
Там_нету_тебя, опостывшего «кто-то» и «где-то».
В полостях поперечных полос
Закричать теперь: «Слышишь, хватит!»
И звенеть, как неслышный голос
В изголовье твоей кровати.
Мы походу с тобой не люди,
И от нас уже жизнь устала.
Ты покруче, пожалуй, будешь
Завсегдатого герфонала.
Меня мама учила верить.
До конца, но не очень часто
Закрывать за собою двери.
Только счастлив будь. Слышишь? Счастлив.
Наши души на верхней полке
У меня уже нету силы.
Вслух сказать, что так сверлит бронхи
Меня мама не научила.
Горе-дочь не умрет со скуки.
И еще, мама, знаешь, кстати,
Привяжи мне бинтами руки
К изголовью моей кровати.
Не хочу расцарапать плечи –
У меня же без лямок платье.
Так что, мама, вяжи смелее,
Только так, чтобы не достать мне.
«я пойду», — говорит, закупорит свой слух хэви металом.
«я пойду», — говорит, и соврет еще тщетно: «до скорого».
И на помощь позвать уже, знаете, вроде бы некого,
Обожаю души его полуразбитое зеркало.
Опечатаем губы и сверху надпишем «поломано».
Тихо улицы мокнут, такие как мы – опустевшие,
Я сама в себе месяцев восемь, наверно, отсутствую.
Под подошвы прохожим я брошу свое отболевшее,
И другому такому же тихо скажу: «Ну, разрежь меня,
Я уже ни черта, ни_черта, понимаешь, не чувствую…»
Камнями в спину завсегдатое «ага».
Au revoir, июнь пожмет мне руки.
Я не смогла. Смогла. Смогла. Смогла
Перекричать межреберные стуки.
На завтрак чай, привыкший остывать,
И чье-то сладкобьющееся сердце.
Работа-дом-истерика-кровать,
На ужин твой «привет» со вкусом перца.
Прости, но я, по-моему, сдаюсь.
Ни кнопки /вкл/, ни нужного мне /выкл/.
Холодным чаем в горле остаюсь,
Мой таймер две последние оттикал.
Наивных дур дрожащие глаза
Ведут тебя до самого подъезда.
Натянуты до пальцев рукава,
Висим на нитках бязевых над бездной.
А я уже не плачу, mon ami.
И руки наши больше не срастутся.
Не понимала никогда, увы,
Зачем так глупо люди расстаются.
Больше не будем спорить про облака.
Скажешь: «Похоже на птицу», значит похоже.
Не важно, что это скорее разжавшаяся рука
Вокруг пальца мотает дороги уставших прохожих.
Больше теперь не захочется обнимать
Так же, как тот воротник твоей синей рубашки.
И никого не придется теперь целовать,
Кроме заполненной чаем фарфоровой чашки.
Руки бинтуют шею уже не тебе.
Шаги по бордюру все чаще, да так неуклюже…
Тихо стою в одиночку промеж этажей.
Где ты и с кем, когда мне сейчас /до смерти/ нужен?
Кстати, когда разобьешься в стотысячный раз,
Заново можешь, пожалуй, не соединяться.
Вдребезги. В крошки. Всем вечно «сейчас не до нас»,
Можно разбиться и заново не собираться.
С пальцев стряхнешь согревающий ламповый звук.
Знаешь, ведь ты никогда никому б не поверил:
Из пункта «ты» я иду теперь строго на юг.
Из пункта «я» ты идешь теперь строго на север.
«Прости. Прощай» — вот так уходят люди.
А на ладонях гематомы от ногтей.
Хоть всё, что делается – к лучшему, по сути,
Но у меня свинец застыл в путях трахей.
Твои страданья полупьяным вальсом
Пройдутся громкой дрожью по столу.
Я объясню тебе, что плохо мне, на пальцах.
Ресницы режут/ранят пустоту.
«Не уходи» царапал тихо грифель.
Всё верно : легче просто уходить.
А клетки крови бьются в венном рифе,
А сердце страшно бесится в груди.
Дорожки вдоль ладоней параллельны.
Икс хромосомы в части/пополам.
Докуришь третью в ледяной постели.
На части счастье. В дроби. Просто в хлам.
А мне плевать, кто прав/кто виноватый.
Я через д/р/о/б/ь писала ваши имена.
Игрушка мягкая. Набито тело ватой.
Нет, нету сил держаться на ногах.