— Убиваешь и убиваешь.
— Только так тебя будут слушать.
— Так, а как быстро ты понял, что я не сдох?
— Ты написал мне письмо, Алфи.
Никакой пощады фашистским ублюдкам! Еврей и цыган братья навек!
— Так и что ты будешь делать?
— Я продолжу, пока не найду того, кого не смогу победить.
Работа выполнена, Томми. Все уже закончено. Мы можем просто уйти от всего этого. Это так легко и так просто. Лишь небольшая перемена.
— Ты все еще в деле, Томми. У тебя нет Маргита, чтобы свалить.
— Нет. И мне не интересно стрелять в чаек.
— Стрелять в министров куда лучше?
— Вы заключаете союз с фашистом. Я навел справки среди худших людей в Уайт-Холле и выяснил, что вы вовсе не заключаете союз. Вы шпионите за ним. Зачем?
— Сказать честно, я уже не знаю.
— Вы копаетесь в своем саду, мистер Шелби? <...> Есть определенный вид сорняка, который можно сколь угодно полоть, травить, но он вырастет снова. В результате, избавиться от них можно лишь перепахав верхний слой почвы, и спалив обнажившиеся корни. Мы с вами делали это во Франции. Но когда я слышу речи этого Мосли, я вижу как ростки новой войны пробиваются у его ног. И вы видите то же, что и я. Вот почему вы против него.
— Она просто шагнула в канал. Я три дня останавливал ее, но она все равно это сделала.
— Она сказала, почему?
— Ничего внятного.
— А что невнятного?
— Она сказала, что цыгане изготовили гвозди для креста господня, вот почему мы прокляты навеки. Поэтому нужно кочевать, иначе вина нагонит тебя. <...> Потом её не стало. Я был влюблен в нее, Том. Никто не знал об этом. У меня сердце разрывалось, когда я ее доставал. Знаешь, твой дед ушел также — совершил самоубийство. Иногда такое передается в семьях. К черту семью, Том, нужно жить дальше. Ты цыган, нужно кочевать, иначе все это нагонит тебя.
— Знаете, временами, по ночам, мне кажется, что продолжать все это нет смысла.
— Это старая пластинка. Я тушу сигару и через час хочу другую. Иногда мост между временем весьма тонок и все же воспользуйтесь им.