Из одиннадцати тысяч двухсот десяти декретов, изданных Конвентом, лишь одна треть касалась непосредственно вопросов политики, а две трети — вопросов общего блага.
У революции, как и у горы, есть свои подъемы и спуски, и на разных уровнях ее склонов можно видеть все разнообразные природы — от вечных льдов до весеннего цветка. Каждая зона творит людей себе на потребу: и таких, что живы солнцем, и таких, что живы громами.
Внизу гнул шею ужас, который может быть благородным, и страх, который всегда низок. Вверху шумели бури страстей, героизма, самопожертвования, ярости, а внизу притаилась мрачная толпа безликих. Дно этого собрания именовалось «Равниной». Сюда скатывалось все шаткое, все колеблющееся, все маловеры, все выжидатели, все соглядатаи, и каждый кого-нибудь боялся. Гора была местом избранных; Равнина была толпой.
Группа эта боролась с реакционерами. Ее породила та общественная потребность в насилии, которая является одной из самых грозных и самых загадочных сторон революции.
Епископат принадлежал к числу тех революционных образований, что подобны образованиям вулканическим; в нем было всего понемножку: невежества, глупости, честности, героизма, гнева и — полицейских. Герцог Брауншвейгский держал там своих агентов. Там собирались люди, достойные украсить собою Спарту, и люди, достойные украсить собою каторжные галеры. Но большинство составляли честные безумцы.
Когда де Голль говорит, что Франция — это он, он говорит правду. Но он забывает обо мне. Я — тоже Франция, хотя и совсем другого рода.
Вы очень... очень запутали наши отношения с Россией, дорогой Шетарди.
Пояснение к цитате:
1-я серия.
— Если вы в этот момент думаете: «Боже, почему я?», — то ответ будет таков: Богу на это наплевать. На самом деле, в это время Бог никогда не посещает Францию.
— Богу не все равно, он повсюду, он все видит.
— Прекрасно, тогда давайте договоримся — вы призовете Бога на помощь, а я остановлюсь, когда он появится.
Вы живете, чтобы работать. Мы работаем, чтобы жить.
Красота не трогала ее сердце, в отличие от Эйфелевой башни. Эта постройка выглядела чрезвычайно неуклюже. Если улицы Парижа были аккуратно сшиты между собой опытной швеей, то Эйфелева башня была толстой иглой, бессмысленно торчавшей посередине. Она возвышалась над широкими бульварами, элегантными куполами и зданиями, украшенными скульптурами богов. Она никогда не впишется в местный ландшафт, но всегда будет приковывать внимание.
Во Франции круто к питанию относятся. Там есть разнообразие, стартеры. Там есть это чувство — «интересно, а что на ужин будет?» В моём детстве не было интриги. Ведро борща варили. Чтобы что-то поменялось, ты должен больше жрать борщ. Меня когда домой звали покушать, у меня вместо слёз свекла стекала. Садились с красными ртами. Во Франции десерт для настроения. У нас чтобы шантажировать! «Пока всё не доешь, конфету не получишь». Тебе дают две тарелки борща, а там рачки и ты такой: «Ненавижу!!»
Генрих должен был покинуть страну, в которой родился, где будь он даже преступником или пленником, его бы знали и любили. Ему придется просить убежища и даже хлеб у Франции! Любая милость или немилость со стороны французов была постыдной для Генриха – потомка Эдварда III, молота Франции.
Дитя счастливое! Зачем горишь желаньем
Увидеть Францию, пронзенную страданьем,
Где людям тесно жить; зачем судьбу свою
Спешишь вручить рукам гребцов и кораблю,
Проститься навсегда с любимым тамарином?
Полуодетая, под призрачным муслином,
Дрожа от холода и вьюги снеговой,
Ты вспомнишь прошлое и вольный край родной;
И твой свободный торс сожмут тиски корсета,
Ты будешь торговать собою — и за это
В притонах городских приют отыщешь свой,
Дерев кокосовых ища во мгле сырой!
Пояснение к цитате:
Жительнице Малабара
перевод Эллиса (Л. Л. Кобылинский)