Цитаты про преданность

Человек, верный и преданный долгу и творящий добрые дела, облегчает себе путь на небеса и этим вознаграждает сам себя.

Тем вечером я ослеп из-за своей боли и не видел этого. Но и она умирала внутри.

Вот ты говоришь «вышколенный», давай разберемся, кто это – вышколенный шофер или вышколенный дворецкий. Что это – человечек, который тебе двери открывает, «сэр» говорит? Это человек, который видит разницу между мной и Клаусом, человек, который счастлив быть на своем месте, для которого его место – честь. Человек, преданный семье, такой, что не побежит болтать ересь с соседскими поломойками. Человек, умеющий подчеркнуть каждому, с кем входит в контакт, его место в доме и мире. Вышколенный дворецкий – тот, кто так встречает твоих гостей, что каждому гостю сразу понятно – кто он, как ты к нему относишься, и вообще, как отныне ему жить. Вышколенный дворецкий не работает на тебя за деньги. Ты – его жизнь. Он живет тобой. Твои заботы – это его заботы. Такое отношение никакие деньги не купят, никакие угрозы не вызовут. Фактически, это – любовь. А теперь посмотри, у кого вышколенная прислуга. Много ты таких людей знаешь? Самая вышколенная прислуга в Англии, но там они не семьям служат – традиции. У них уже просто сложился какой-то институт прислуги, позволяющий каждой бонне гордиться своим накрахмаленным фартучком. В Вене – много? Во Франции? В Италии может быть? Я лично еще ни у кого не видел прислуги лучше, чем у нас. Но это работа Амалии. Не осталось больше вышколенной прислуги. И, Герберт, не было никогда. Есть редкие случаи.

Нет никого преданнее человека, влюбленного в чужую любовь, который однажды стал свидетелем поцелуя.

Теперь он почувствовал, что может продолжать путь. И пошёл к своей родной двери.
К родной двери, к той самой, знакомой с первых дней жизни, к двери, за которой доверие, наивная святая правда, жалость, дружба и сочувствие были настолько естественны, до абсолютной простоты, что сами эти понятия определять не имело смысла. Да и зачем Биму всё это осмысливать? Он, во-первых, не смог бы это сделать как представитель собачьих, а во-вторых, если бы он и попытался подняться до недосягаемой для него разума гомо, он погиб бы уже оттого, что его наивность люди почли бы дерзостью необыкновенной и даже преступной. В самом деле, Бим тогда кусал бы подлеца обязательно, труса — тоже, лжеца — не задумываясь, бюрократа он съедал бы по частям и т. д., и кусал бы сознательно, исполняя долг, а не так, как он укусил серого, уже после того, как тот жестоко избил по голове. Нет, та дверь, куда шёл Бим, была частью его существа, она — его жизнь. И — всё. Так, ни одна собака в мире не считает обыкновенную преданность чем-то необычным. Но люди придумали превозносить это чувство собаки как подвиг только потому, что не все они и не так уж часто обладают преданностью другу и верностью долгу настолько, чтобы это было корнем жизни, естественной основой самого существа, когда благородство души — само собой разумеющееся состояние.
Дверь, к которой шёл Бим, — это дверь его друга, а следовательно, его, Бима, дверь. Он шёл к двери доверия и жизни. Бим хотел бы достичь её и либо дождаться друга, либо умереть: искать его в городе уже не было сил. Он мог только ждать. Только ждать.